Карен Рэнни - Осень в Шотландии Страница 40

Сможет ли она перенести такое? Ей хватило горьких мыслей одинокими ночами в первые месяцы. Постепенно она перестала думать о Джордже, а если и вспоминала о нем, то с праведным возмущением и гневом.

За прошедшие пять лет она научилась думать о нем как о дурном человеке, который мог подать лишь безнравственный пример детям, если бы они у них родились.

И вот он вернулся – злодей из ее личной драмы – еще более обаятельный, чем прежде, и к тому же с несвойственной ему серьезностью. Теперь в нем была проницательность, склонность к самоанализу, сильный характер, который так интересно было бы изучить. Он стал другим человеком. Человеком, которого она не знала и который сейчас ее сильно привлекал.

В этом новом Джордже ее многое интриговало. И не в последнюю очередь то, как он смотрел на Шарлотту, словно бы раздевал ее взглядом, и она оказывалась перед ним обнаженная и без всяких прикрас.

Шарлотту словно окатило горячей волной. Она вздохнула, сложила руки на столе и склонила на них голову.

Нельзя смотреть на него, когда он с ней заговаривает. Нельзя думать о цвете его глаз, таких синих и ярких. Иногда они напоминали ей нежные летние цветы, а иногда – темные тучи перед бурей. Она могла бы часами смотреть на него. О Боже, она ведет себя не умнее своих воспитанниц! Время от времени такое случалось. Какая-нибудь из девушек возвращалась в школу с мечтательной улыбкой и рассеянным взглядом, словно не в состоянии сосредоточиться ни на чем, кроме воспоминаний о молодом человеке, с которым она недавно познакомилась. Шарлотта считала, что такая рассеянность лучше всего лечится порцией касторки и изрядной дозой текстов, заданных наизусть. Отлично. Что годится для учениц, подойдет и для их учительницы. Надо попробовать выучить что-нибудь наизусть. Но что? Разумеется, не любовное стихотворение. И чтобы без всякой драмы. Может быть, Шекспира? Но у него повсюду безответная любовь. Шарлотта как-нибудь обойдется без этого. Что же ей делать?

Написать в «Просветительское общество»? «Дорогие леди, я испытываю большую необходимость получить инструкции по науке соблазна. Видите ли, я стала испытывать сильное вожделение к своему мужу, несмотря на то что он – вероломный ублюдок. Я хочу, чтобы он страдал от неутоленной страсти. Чтобы жаждал меня добиться. Меня, свою жену. Меня, свою брошенную жену». Может быть, страсть привяжет его к Балфурину?

О Боже, она выжила из ума! А как же Спенсер?

Эта мысль отрезвила Шарлотту. Она уставилась на закрытую дверь, воображая, что перед ней стоит Спенсер, самый воспитанный мужчина, какого она только видела. И самый добрый. Но Спенсер ей не муж.

Ах, если бы Спенсер оказался дома несколько дней назад или хотя бы навестил ее за это время! Он, без сомнения, мог бы дать ей совет, мудрый и практичный. Но с каких это пор она ищет совета у мужчины? Все эти пять лет Шарлотта сама принимала решения.

Она выпрямилась, намереваясь выбросить из головы мысли об этих двух мужчинах, а вместо этого сосредоточилась на письме леди Элинор, которое привело ее в неописуемый ужас.

«Моя дорогая Шарлотта,

я проконсультировалась с остальными членами нашего общества, и они выразили согласие. Хотя Балфурин находится на значительном отдалении от наших домов, он может стать отличным местом встреч для нашей организации».

Но им нельзя встречаться в Балфурине! Что за блажь пришла в голову леди Элинор? Она, Шарлотта, никогда этого не позволит! А вдруг узнает кто-нибудь из воспитанниц? Или, хуже того, кто-то из родителей?

Как же отвадить от Балфурина леди Элинор и это ее «Просветительское общество»?

Шарлотта схватила лист бумаги и принялась строчить письмо леди Элинор:

«Обдумав Ваше лестное предложение, я пришла к выводу, что в настоящее время для меня невозможно стать членом Вашей группы. Кроме того, я полагаю, что Балфурин – школа для молодых, впечатлительных девушек – не может стать подходящим местом для встреч Ваших друзей».

О Господи, только бы это письмо удержало их от визитов в Балфурин!

Глава 13

Диксон ждал почти до полуночи – времени, когда, по мнению Мэтью, духи начинали бродить по земле. Поздней ночью Балфурин был самым подходящим местом, чтобы поверить в призраков. Здесь не оставляли на ночь ни горящих свечей, ни ламп.

Темнота казалась Диксону живым существом, товарищем в этом его путешествии по коридорам замка.

Он невольно задумался: сохраняются ли призраки умерших в жилых домах? Не пропитались ли сами кирпичи дома его предков памятью о минувших радостях и печалях? Воображение разыгралось – Диксону казалось, что он слышит шепот любовников, сердитые крики дяди, приглушенный детский смех. Ожили и его собственные воспоминания. Он почти увидел себя ребенком, который сломя голову летит по коридорам, а вслед ему несутся упреки: «Диксон! Не забывай, где ты находишься!»

Стены здесь были покрыты деревянными панелями с искусной резьбой в средней части и у потолка. Они прекрасно поглощали звук, а может, все дело в новой зеленой с золотом ковровой дорожке? В детстве он катался – скользил по этому коридору в одних чулках. Они с Джорджем старались докатиться до лестницы. Тогда-то он и свалился с лестницы и сильно поранил себе руку. В результате ему целую неделю не разрешали выходить из своей комнаты. Дядя был возмущен, а тетка беспрерывно читала нотации. Странно, что он почти не помнит ее: невысокая, светловолосая, на лице постоянная, словно приклеенная улыбка. У нее была странная привычка – поглаживать мизинцем левую бровь.

В темноте, чуть подсвеченной окнами в дальнем конце коридора, Диксон добрался до библиотеки.

Дверная ручка легко повернулась, он беззвучно скользнул внутрь, плотно прикрыв за собой дверь. Библиотека была освещена неярким лунным светом. Диксон зажег стоящую на углу стола лампу и направился прямо к камину. Сейчас в нем оставались одни холодные угли, только утром явится служанка и разожжет их.

Диксон нагнулся и простучал кирпичи с графским гербом. Ничего не произошло. Сунул руку в карман халата, вытащил оттуда молоток, прихваченный из конюшни для этой цели, и ударил по кирпичу. Опять ничего. Не впадая в отчаяние, он слегка стукнул по кирпичу с другой стороны, и тот немного сдвинулся.

Диксон присел, достал приготовленное шило и просунул его между кирпичом и раствором. К его удивлению, кирпич легко сдвинулся и выпал из кладки ему на ладонь.

Диксон просунул руку в отверстие. Оно оказалось глубоким – во всю ширину очага – и пустым.

Впрочем, не совсем пустым. В пальцах оказался зажат обрывок бумаги. Диксон рассмотрел его в неверном свете лампы. Уголок страницы. От какого-то документа. Вот только какого?