Елена Арсеньева - Карта любви Страница 40

— Господи Боже! Так ведь это вас я видела в окно? Это вы бегали утром по саду? По снегу? В такой мороз?

— Почему-то люди думают, что в пустыне только жара, — усмехнулся Ржевусский. — Однако ночью там царит лютый холод! Я люблю бег, движение, стремительную скачку — днем не больно-то разбежишься по раскаленному, огнедышащему песку, поэтому я осуществляю свои пристрастия ночью — и, воротясь в Европу, не смог с ними расстаться.

— Какая пустыня? — непонимающе спросила Юлия.

Ржевусский, в свою очередь, воззрился на нее с недоумением:

— Что значит — какая? Какие? Пустыни Аравии, пустыни Иранского нагорья — да мало ли тех мест, где я провожу свои дни? — И, поняв по ее глазам, что она ничегошеньки не понимает, усмехнулся с некоторою долей обиды, словно знаменитость, которой не оказали должного внимания: — Да вы, я вижу, ничего обо мне не знаете! Меня прозвали парижским бедуином, хотя я никогда не жил в племени бедуинов. Но и впрямь красивое слово, красиво звучит! Правда лишь то, что моя мать, польская аристократка, всю жизнь жила во Франции — там я и родился, там получил образование. Меня всегда влекла военная карьера — я определился на службу в Австрию и даже дослужился до чина ротмистра кавалерийского полка! — Ржевусский так горделиво задрал подбородок, что концы его черных волос погрузились в воду. — Там, в полку, увлекся я конезаводством и по делу этому съездил в Аравию для закупки арабских кобыл. Ничего не скажу, кроме того, что эта страна меня очаровала, околдовала…

Он умолк, лицо его стало мечтательным, голос — вдохновенным:

— Или песок — всюду песок, золотой, курящийся дымкою под белым выжженным небом… Или черные камни, покрывающие землю в невероятном изобилии, словно были извергнуты ею в минуты безумия или сброшены с небес щедрой на зло, всесильной рукою. Над ними дрожит, слоится зной, порождая немыслимые, непредставимые, сказочные миражи, за красоту каждого из которых можно и жизнь отдать. Да вот беда! Их не удержать, не уловить в сети взора: они тают в одно мгновение ока…

Ржевусский медленно улыбнулся, глядя на Юлию:

— Может быть, когда-нибудь я расскажу вам о пустыне подробнее, может быть, и ваше сердце заноет от любви к ней!

Юлия вздрогнула, отгоняя опасные чары:

— Но вы все-таки уехали оттуда!

— Да, я ведь поляк, и когда друг написал мне о том, что здесь творится, я не мог не вернуться в Европу. В июле был в Париже [54], в ноябре приехал в Варшаву. И вот неведомые силы занесли меня в сей мрачный замок, где прекрасная дама избавила меня от притязаний дракона в женском обличье!

Юлия невольно усмехнулась, сколь одинаково определили они оба, не сговариваясь, натуру пани Жалекачской. И тут же испуг от содеянного, от неминуемой расплаты навалился на нее всей тяжестью.

— Да… — с ужасом пролепетала Юлия, — она теперь меня просто прикончит. Или вернется сейчас — и утопит нас в этой ванне.

— Да ну, вот еще! — расхохотался Ржевусский. — Пани Жалекачская, как истая полька (а ведь польки и еврейки очень властолюбивы), не перенесет урона своему самодержавному званию и немедленно восстановит свой престиж. Я знаю этот тип женщин! Можете не сомневаться: высокородная пани Катажина распустила очкур [55] на первых же попавшихся мужских штанах и сейчас вовсю канителит какого-нибудь панка, коему с перепою кажется, что все это — лишь только сон.

Юлия расхохоталась и не скоро смогла угомониться. Разговор с этим странным и весьма приятным «арабом» приобрел необычайно завлекательный характер!

— А какой же это тип женщин? — спросила она, с интересом обернувшись к Ржевусскому и устраиваясь поудобнее в начавшей остывать воде.

— Арабы и персы называют их хастани. Это женщины скандального нрава, и от них неприятно пахнет. В них мужчина не находит наслаждения, и сами они не получают удовольствия от соития. Они склонны к вину, а лица их не ведают стыда.

— Ох ты! — восхищенно воскликнула Юлия. — Это ее, совершенно ее портрет! Ужасное создание, верно?

— Да уж чего хорошего! — согласился Ржевусский. — Но, знайте, существует еще более страшный образ женщины. Зовется она сангхани. Она скандального нрава, хитра и коварна, безжалостна и мстительна. Она бездушна и безрассудна, нечистоплотна и грязна. Она не насыщается совокуплением, склонна к дурному и извечно пребывает в дурных мыслях.

— Тоже одно лицо с пани Катажиной!

— На самом деле разница очевидна. Хитрости хастани направлены лишь к ее удовольствиям. Коварство же сангхани призвано калечить судьбы других людей. Бойся сангхани, когда встретишь ее! Вот я виделся с одной из сангхани только вчера… И бесконечно счастлив, что встреча сия уже позади, ибо всякая сангхани — ведьма.

Он ощутимо вздрогнул, но Юлии было не до его переживаний: она умирала от любопытства.

— А я? Я — какова? — решилась-таки спросить она — и тут же пожалела о своей несдержанности: он сейчас ка-ак скажет что-нибудь несусветное!

А Ржевусский и не взглянул на нее: сидел, уставясь поверх легких струек пара, словно видел что-то свое, никому более не зримое, и ленивая улыбка блуждала на его устах, когда он медленно, протяжно говорил, словно напевал, волнующие слова, от которых сердце Юлии забилось неровно, тревожно:

— Многие женщины любят приятности совокупления! Женщины из областей Гужарат, Рум, Хирос, Дабурки любят обниматься и целоваться, но не ценят покусывания губ и поцарапывания ногтями.

Женщины из областей Танисоб, Синд, Еда любят, чтобы мужчины как можно крепче сжимали им груди.

Женщины с берегов Суэца любят царапаться и обниматься.

Аравийские женщины весьма пристрастны к соитию и не прочь полюбоваться оным на изображениях и рисунках.

Все они милы и прекрасны, однако среди турчанок, индианок, арабок, итальянок, евреек, француженок есть наилучшие женщины — они зовутся чатрани. Такие женщины быстро сердятся, но быстро отходят, они могут быть печальны, но чаще смеются, кокетничают и танцуют. Их речь приятна и нежна, они постоянно жаждут удовольствия и подчиняют себе мужчин своим сладострастием.

Ржевусский внезапно прервал свой монолог и резко повернулся к Юлии, которая глядела на него как зачарованная.

Она испуганно моргнула и сделала попытку отодвинуться подальше от него, как-то вдруг, внезапно осознав, что сидит совершенно голая, бедро к бедру с таким же голым мужчиной! Не иначе, Бог помутил ее разум, если допустил такое!

Но не тут-то было. Ей просто некуда оказалось отодвигаться: Ржевусский накрепко прижимал ее к краю ванны.

— Тебе тесно? — спросил он. — Да, конечно, рядом сидеть не больно-то удобно!