Констанс Йорк - Воскреснуть и любить Страница 40

Его тело реагировало на ее голос так же, как и на ее присутствие. Желания по-прежнему жили в глубине его души, исчезла лишь его способность давать им волю. Он изнывал, он сгорал от страсти. Внутри бушевал ад, и избавления от него не было. Каким-то образом он потерял связь между желанием и его исполнением и был обречен страдать до самой смерти.

Энтони снова закрыл глаза и попробовал уговорить себя расслабиться. Он мог бы провести этот вечер так же, как и все остальные. Стоило остаться безучастным, и Кэрол вернулась бы к себе в комнату. Ему не хотелось обижать ее, но если бы он позволил себе ответить, то обидел бы еще сильнее. Ему нечего было дать ей. Так же, как Клементине, хотя и совсем по-другому. Но самая большая разница между тем человеком, которым он был и которым однажды стал, заключалась в том, что теперь он знал о себе правду.

Он был мошенником и лжецом.

В кухне Кэрол подпевала радио. Пока на гриле шипело и потрескивало мясо, она заканчивала колдовать над салатом, не сводя глаз с духовки. Но за суетой и оживлением скрывалась обычная тревога. Несмотря на все ее старания, Энтони так и не раскрывался.

Он пришел к ней прямо от больничной койки Глории и поделился новостью, чего никогда не делал прежде. А она ответила ему тем, что усомнилась в его способностях. Не поверила ему, позволила страху за его жизнь встать между ними. А сейчас было слишком поздно, чтобы вспоминать об этом счастливом миге…

Когда все было готово и стол накрыт, она вошла в гостиную, чтобы позвать Энтони. Он спал. Во сне его лицо выглядело моложе. Оно переставало напоминать маску римского легионера и становилось лицом просто человека. Но сон, который должен был подкрепить человека, казалось, высасывал из него последние силы. Голова его металась, глаза под закрытыми веками блуждали из стороны в сторону.

Она опустилась на колени, изучая его черты. Да, он выглядел моложе, но и печальнее. Что его мучает? Какие страхи, какие воспоминания держат его в своей власти?

— Энтони… — Она прикоснулась к его руке. — Энтони.

Мужчина вздрогнул, его пальцы сжали запястье Кэрол, и она вскрикнула от испуга.

— Клементина?

Кэрол покачала головой.

— Вы спали, Энтони, мне больно!

Казалось, он совершенно сбит с толку.

— Нет… Я не могу…

Она вырвала руку.

— Я не Клементина. Я Кэрол. Вы видели сон.

Его глаза медленно раскрылись. Перед ним стояла ничем не напоминавшая Клементину девушка — живая, трепетная и… обиженная. Он потянулся к ее ладони.

— Простите. Ради Бога, простите. Я видел…

— Что? — Она растирала запястье. — Что вы там видели, черт побери?

— Человека, который убил ее.

Кэрол тут же забыла о собственной боли.

— Ох, Энтони… — Она наклонилась к нему. — Извините. Но я рада, что разбудила вас.

Он закрыл глаза.

— Вы говорили, что она умерла, борясь за свой кошелек, — сказала Кэрол и ласково прикоснулась к его щеке. — Нашли этого человека? — Она не знала, о чем еще спросить, не знала, как и почему умерла его жена. Она вообще ничего не знала о прошлом этого человека. За исключением одного-единственного факта.

— Нет. — Он отвернулся, словно пытаясь избежать ее прикосновения.

Она не смирилась с этим и ее рука продолжала гладить его, продолжала дарить покой, который, казалось, был ему не нужен.

— Вы сказали, что видели человека, который убил ее. Полиция знает, кто это был?

— Ничего они не знают. И я ничего не знаю! — Энтони оттолкнул руку Кэрол. Он не мог вынести этого прикосновения. Его горло сжалось, голова готова была взорваться. А ее прикосновение, нежное тепло ее руки угрожало потерей контроля над собой.

— Значит, он так и не известен до сих пор?

— Я не хочу говорить об этом! — Он выпрямился и открыл глаза.

— Зато я хочу, — тихо возразила она. — Потому что воспоминания хоронят вас заживо. А я не могу этого позволить. Вы не заслужили таких мук.

— Вы не знаете, что я заслужил! — Он поднялся на ослабленные ноги и шатаясь побрел к окну. В комнате, тепло которой вначале казалось приятным, было невыносимо душно. Энтони открыл окно и бросил взгляд на лежавшую внизу серую улицу.

— Вы не заслужили страдания, — грустно сказала она. — Я пыталась оставить вас в покое. Надеялась, что в один прекрасный день вы расскажете мне о своем прошлом. Но этого не случится. Теперь я знаю. Вы так и будете держать под замком то, что вас терзает. Я устала молчать.

— Устали? — Он обернулся. — Поверьте, я стараюсь для вашей же пользы. Не надо возвращаться в прошлое. Это неподходящее место для любого человека. Тем более для такого, как вы.

— Как я?

— Именно. Вы полны жизни, а я полон раскаяния.

Кэрол сложила руки. Она стояла рядом, но недостаточно близко, чтобы притронуться к нему. Это было бы ошибкой.

— Расскажите мне о нем.

— Оставьте мое раскаяние в покое.

— Нет, не оставлю. Кажется, пришло время серьезно поговорить. Вы видите тени во сне? А я вижу их каждое утро. Каждый раз, когда гляжу на вас. Я хочу видеть настоящего Энтони Хэкворта. Я заслуживаю этого.

— Вы сами не знаете, о чем просите.

— Знаю. Хорошо знаю.

Энтони снова отвернулся, с треском захлопнул окно, а затем прислонился к нему, прижавшись щекой к холодному стеклу и опустив веки.

Он не имел права таить от нее свое прошлое. Больше не имел. Хотя их брак не был настоящим, в главном он ничем не отличался от реального. Если ему и удалось чему-то научиться за годы, прожитые с Клементиной, так это тому, что нельзя не делиться с женой своими мыслями. Она и умерла потому, что он никогда ничем с ней не делился.

— Что вы чувствуете глядя на меня? — спросил он.

Кэрол подбирала слова, отбрасывая их одно за другим.

— Слышу глас вопиющего в пустыне, наконец ответила она.

— Вы ездили в Изумрудную долину. Проезжали тамошнюю церковь?

— Как можно проехать мимо этой церкви? Она в самом центре.

— Я шесть лет был в ней пастором.

Она тихонько присвистнула, Эта церковь была чудом. Она высилась на холме, словно древний замок. Автостоянка при ней занимала целый квартал. Каждое воскресное утро ее заполняло множество автобусов и лимузинов.

— В моем приходе числилось шесть тысяч человек. И еще шесть тысяч человек со всей страны подписывались на брошюры с моими проповедями. В первый год после моего рукоположения посещение воскресных служб удвоилось. На второй год пришлось проводить по три службы в день: две по утрам и одну вечером. На третий год я начал выступать по радио, чтобы охватить людей, которых не вмещала церковь. В конце четвертого года пришлось сделать две пристройки и снести стену, чтобы удвоить количество исповедален. В последний год мы устроили телепередачи из храма.