Йорг Кастнер - Смертельная лазурь Страница 40

Когда я слушал рассказ его дочери, Мельхиор ван Рибек казался мне отпетым негодяем, чудищем в людском обличье, которого я, будь на то моя воля, взял бы за шиворот и, хорошенько встряхнув, бросил в ближайший канал. Но сейчас, видя ван Рибека воочию, я не испытывал к нему ничего, кроме сострадания и жалости. Я чувствовал, что он ненавидит себя за содеянное в отношении собственной дочери. Может, у него и впрямь не оставалось иного выбора? Впрочем, Бог ему судья.

Истинными виновниками были другие: люди, подобные ван дер Мейлену, готовые извлечь выгоду из людского горя. Вот их следовало судить и наказать. Но как?

Глава 1 1

Цвет дьявола

22 сентября 1699 года

Рембрандт шел на поправку. Сразу же после завтрака он отправился к себе в мастерскую поработать над очередным автопортретом, в последнее время они стали чуть ли не одержимостью старика. До истории с репродукцией он зазывал в мастерскую и меня, и я узнавал от него массу нового и интересного для себя: как подобрать нужный оттенок, смешивая краски, о светотени, о том, как переносить образы на передний план, да и о многом другом. Но так как отныне я перестал для него существовать, деятельность моя в этом доме ограничивалась исполнением мелких поручений по хозяйству, главным образом походами с Корнелией на рынок. В такие дни мы, покончив с покупками, непременно урывали часок, дабы посидеть на солнышке на берегу канала Розенграхт и поглазеть на воду. Говорили мы мало, я был безумно счастлив просто держать ее за руку.

В тот день после обеда у меня не было тренировок у Роберта Корса, да и Мертен ван дер Мейлен, хоть и пообещал мне привести очередную натурщицу, что-то тянул. В душе я был даже доволен, ибо представления не имел, как поведу себя с ним при следующей встрече. И, решив воспользоваться свободным временем, я отправился на Дамрак. Там я еще издали заметил, как дочь Эммануэля Охтервельта подметает мостовую перед входом в лавку. Повинуясь сиюминутному порыву, я купил у уличной торговки букетик цветов и торжественно вручил его Йоле. Она с улыбкой поблагодарила меня, при этом смотрела так, что, не обладая даром провидца, можно было понять: надумай я набиться в зятья к владельцу лавки Охтервельту, мои шансы были бы чрезвычайно велики.

— Ваш отец в магазине? — осведомился я.

— Да, господин Зюйтхоф. Как всегда, весь в работе.

— А какое у него настроение?

— Лучше некуда. Дневники господина де Гааля идут буквально нарасхват. Как бы нам не пришлось еще один тираж заказывать, так говорит отец.

— Каким образом он вообще вышел на этого де Гааля? Не хочу на него наговаривать, но ведь в качестве книгоиздателя он до сих пор не проявлял себя.

— Сейчас все меняется, по выражению самого отца. А с господином Фредриком де Гаалем он познакомился через молодого господина де Гааля. Тот частый гость у нас.

— Ну, раз ваш отец, как вы говорите, в добром расположении духа, возьму-ка да загляну к нему, — сообщил я и переступил порог всегда полутемной лавки.

Охтервельт стоял у конторки, уткнув хрящеватый нос в бумаги, и, орудуя пером, вносил поправки в колонки цифр. Уйдя с головой в работу, он даже не заметил моего появления.

— Подбиваете итоги, господин Охтервельт? Небось подсчитываете прибыль последних дней? — дружелюбно осведомился я после приветствия. — Так углубились в арифметику, что и видеть никого не желаете. До меня дошли слухи, будто дневник де Гааля хорошо раскупают.

По растерянному взгляду купца я понял, что он не узнает меня. Но уже мгновение спустя рот его растянулся в улыбке.

— Ах, вот кто к нам пожаловал! Господин Зюйтхоф! Да, как сами видите, стопка книг куда ниже. Нынче в каждом приличном доме Амстердама принято иметь томик де Гааля, чтобы знать, каково приходилось в дальних странах почтенному гражданину города. Вы уже прочли его книгу?

— От корки до корки.

— Ну и как вам? Понравилось?

— У меня очень маленький опыт чтения путевых заметок, да и вас не хочется разочаровать, но мне сдается, господин де Гааль самое интересное упустил.

Лицо Охтервельта помрачнело.

— Что значит «упустил»? Что вы хотите этим сказать?

— Во всех трех представленных им подробных описаниях поездок нет ничего такого, чего не было бы в описаниях других авторов о рейсах в Ост-Индию: бури, строптивые матросы, столкновения с аборигенами…

— Но вам-то лично ничего подобного переживать не приходилось, насколько мне известно, — не дал мне договорить явно задетый за живое Охтервельт.

— Так вы снова намерены агитировать меня наняться в матросы? — не скрывая иронии, осведомился я. — Нет-нет, не сочтите меня за критикана, я готов воздать должное де Гаалю, он в самом деле потрудился немало, собирая свои путевые заметки. Но почему последняя его поездка удостоилась лишь краткого упоминания? Мне говорили, все из-за того, что домой вернулась лишь малая часть команды.

— Ну… я думаю, господин де Гааль лучше знает, о чем поведать читателям, а о чем умолчать. У вас, Зюйтхоф, как я посмотрю, на все свое мнение. Но советую на всякий случай приберечь эту книгу — вполне возможно, она станет раритетом.

Мне даже показалось, что Охтервельт от души каялся, что презентовал мне томик Охтервельта, а не с выгодой для себя продал его.

— Что поделываете, Зюйтхоф? Как ваша живопись?

— Могу только сказать, что дела мои пошли на поправку с тех пор, как я в последний раз был у вас. Кстати, пользуясь возможностью, хочу выразить вам признательность за то, что свели меня с вашим товарищем по цеху ван дер Мейленом. Я уже выполнил несколько его заказов.

— Что же он у вас заказывает?

Я пристально посмотрел на Охтервельта:

— Будто вы не знаете…

— А к чему бы мне тогда спрашивать? — вопросом на вопрос ответил он.

— Портреты. И натурщицами обеспечивает меня сам.

— Вот оно что, — только и сказал Охтервельт. Похоже, мои слова не произвели на него особого впечатления.

— Ван дер Мейлен не ваш компаньон? — напрямик спросил я.

— Да нет, такого я сказать не могу. Хотя отношения у нас самые добрые. Впрочем, как и с другими собратьями по цеховому сообществу. Иногда видимся, обсуждаем, что продать и почем.

— А чем торгует он?

— Примерно тем же, что и я. И покупатели у него в основном те же. Ну, может быть, среди них купцов на два-три человека больше. Атак — ремесленники, служащие, чиновники магистрата. В нынешние времена каждый норовит увешивать картинами стены. Одни могут себе позволить работы подешевле, другие — подороже.

— Верно, верно, — согласился я, невольно бросив взгляд в темный угол, где до сих пор пылились мои холсты, целых пять штук. — И все-таки должен признаться, художников в нашем Амстердаме явный переизбыток.