Филиппа Грегори - Другая Болейн Страница 41

— Ты уж лучше об этом молчи. Мать с отцом узнают — ты читаешь запрещенные книги, тебя снова ушлют во Францию или еще куда подальше, с глаз долой.

— На меня никто не обращает внимания, — отмахнулась сестра. — Твоя слава меня совершенно затмила. Существует только один способ привлечь к себе внимание семьи — забраться в постель к королю. Чтобы семья тебя любила, надо стать шлюхой.

Я сложила руки на необъятном животе и улыбнулась, ее ядовитые слова меня совершенно не трогали.

— Вовсе не обязательно меня щипать из-за того, что моя звезда меня туда привела. Тебе никто не приказывал заводить шашни с Генрихом Перси и навлекать на себя позор.

На мгновенье с прекрасного лица упала маска, и я увидела тоскующие глаза.

— Ты о нем что-нибудь слышала?

Я покачала головой:

— Даже если бы он и написал, мне этого письма не увидать. Думаю, все еще сражается с шотландцами.

Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать стон.

— Боже, а вдруг его ранят или убьют?

Я почувствовала, как младенец шевельнулся, положила теплые ладони на растянувшуюся кожу живота.

— Анна, что тебе до него?

Ресницы опустились и скрыли горящие глаза. Сестра ответила:

— Конечно, мне до него и дела нет.

— Он теперь женатый человек. А ты, если хочешь вернуться ко двору, должна о нем крепко-накрепко позабыть.

Анна указала на мой живот и откровенно сказала:

— В этом-то и беда. Вся семья только и занята возможностью рождения королевского сынка. Я написала отцу десяток писем, а в ответ получила только одну записку от его секретаря. Он про меня совершенно забыл. Ему до меня и дела нет. Все, что его волнует, — ты да твой толстый живот.

— Скоро мы все узнаем. — Я старалась казаться спокойной, но на самом деле меня пронзал страх. Если родится девочка, сильная и здоровенькая, Генрих должен быть счастлив — он докажет всему миру, что может произвести потомство. Но ведь король — не обычный человек. Он хочет показать всему миру произведенного им здоровенького мальчишку. Он хочет показать всему миру своего сынка.

Родилась девочка. Столько месяцев надежд и ожиданий, особые службы в церкви — в Гевере и в Рочфорде, ничего не помогло — родилась девочка.

Моя маленькая девочка! Чудесный сверточек с ручками такими маленькими, что казались лапками крошечного лягушонка, с глубокой синевой глаз, напоминающей ночное небо Гевера. На макушке волосики такие черные, чернее не придумаешь, совсем не золотисто-рыжие кудри Генриха. Ротик — просто розовый бутон, так и хочется поцеловать. Она зевала — ну прямо король, утомленный постоянными восхвалениями. Она плакала — и по розовым щечкам текли настоящие слезки, словно у государыни, которую лишили законных прав. Когда я ее кормила, крепко прижимая к себе, в восторге от того, с какой силой она сосет грудь, крошка надувалась, как маленький ягненок, и засыпала, словно пьяница, отвалившийся от кружки медового вина.

Я не спускала ее с рук. Ко мне приставили кормилицу, но я схитрила и сказала, ужасно болит грудь, просто необходимо кормить самой, и малышку у меня не забрали. Я в нее просто влюбилась. Я настолько ее полюбила, что никак не могла себе представить — чем она могла быть лучше, родись она мальчиком.

Даже Генрих растаял при виде нее, когда пришел с визитом в затененную тишину родильного покоя. Он вынул девочку из колыбельки и с восхищением оглядел совершенную красоту личика, маленькие ручки и ножки малышки, высовывающиеся из-под вышитого платьица.

— Назовем ее Елизаветой, — сказал он, легонько покачивая дочку на руках.

— А можно мне выбрать другое имя? — осмелилась спросить я.

— Не нравится Елизавета?

— Мне хотелось назвать ее иначе.

Он пожал плечами. Имя девочки, в сущности, разницы нет.

— Как хочешь. Называй, как тебе угодно. Но до чего же хорошенькая.

Он подарил мне кошелек, набитый золотом, и ожерелье с бриллиантами. Еще он принес несколько книг, свои собственные богословские сочинения, и еще пару страшно толстых томов, рекомендованных кардиналом Уолси. Я поблагодарила короля и отложила книги в сторону, подумала — надо послать их Анне, пусть посмотрит и пришлет мне краткое изложение, тогда я смогу при случае сделать вид, что все прочла.

Визит короля начался довольно формально, мы оба в креслах у камина, но скоро он уложил меня в постель, сам лег рядом и принялся меня нежно и ласково целовать. Скоро он уже захотел заняться любовью, пришлось ему напоминать — я еще не была в церкви, а значит, не прошла очищения после родов. Я робко дотронулась до его жилетки, он со вздохом взял мою руку, прижал к своей отвердевшей плоти. Если бы только кто объяснил, чего он от меня хочет. Но он сам принялся направлять мою руку, шептать на ухо, что делать, и скоро его движения и мои неумелые ласки привели к желаемому — он издал вздох облегчения и замер.

— Довольно тебе этого? — робко спросила я. Он повернулся с ласковой улыбкой.

— Любовь моя, с тобой даже такая малость — огромное наслаждение, особенно после столь долгой разлуки. Когда пойдешь в церковь, на исповеди в этом не признавайся, весь грех на мне. Но ты можешь ввести в искушение и святого.

— А ее ты любишь? — спросила я настойчиво.

Раздался снисходительный, ленивый смешок.

— Почему бы и нет? Хорошенькая, как ее маменька.

Через пару минут он поднялся, оправил одежду. Улыбнулся мальчишеской, шаловливой улыбкой, которую я все еще любила, несмотря на то, что мои мысли были заняты наполовину малышкой в колыбельке, наполовину болью в грудях, распираемых молоком.

— После того, как очистишься в церкви, займешь комнаты поближе к моим, — пообещал он. — Хочу, чтобы ты все время была при мне.

Что за замечательный момент! Король Англии хочет, чтобы я была рядом с ним, постоянно.

— Родишь мне мальчишку, — решительно заявил он.

Мой отец на меня рассердился за рождение девочки, или, по крайней мере, так сказала матушка, сообщая новости из внешнего мира, теперь казавшегося таким далеким. Дядюшка тоже был разочарован, но старался виду не показывать. Я кивнула, будто меня и вправду заботило их мнение. На самом деле я была совершенно счастлива — она открыла глаза утром и посмотрела на меня так пристально, что сразу стало ясно — она меня узнает, знает — я ее мать. Ни отцу, ни дяде не полагалась входить в родильный покой, даже король не мог войти второй раз. Мы будто оставались в особом убежище, тайной комнате, где нет места мужчинам, их планам, их вероломству.

Георг пришел, нарушая, как всегда, положенные правила.

— Тут ничего слишком ужасного не происходит, правда? — всунулось в дверь хорошенькое личико брата.