Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 3 Страница 41

«Бальдемар, — подумала Ауриана, — ты мудро предупреждал тогда, что она снова будет тянуть меня за собой. В то время твое предупреждение показалось мне ненужным. Кто бы мог подумать, что она будет терпеливо выжидать все это время и нанесет удар издалека, застав меня врасплох именно тогда, когда я чувствую себя беспомощной. Моя душа распадается на части, и одна из них ликует. Она хочет следовать за Рамис».

Пытаясь превозмочь свою слабость, Ауриана послала мысленный ответ.

— Я не принадлежу к числу святых… Я прошу тебя, уходи и оставь меня в покое!

— Странно. Когда ты говоришь «уходи», это звучит как «останься».

— Я уже твердо избрала свой путь… — начала Ауриана.

Путь мести. Мысли-слова Рамис захлестывали и путались с ее собственными.

— Перестань. Ты знаешь, и я знаю. Ты думаешь, что этот мир можно отмыть дочиста. Он не грязный. Ты хочешь уничтожить зло. А ты можешь показать его мне? Покажи. Мне очень любопытно. Я не смогла обнаружить его, хоть и искала все эти годы. Ты полагаешь, что снимешь со своего отца пятно позорной смерти. Но позор и бесчестье — понятия очень скользкие и расплывчатые. Люди произвольно решают, что считать позором, а что нет. Ты намереваешься спасти свой народ, но месть, моя бедная, мудрая глупышка, не существует!

— Убирайся прочь! Изыди! — произнесла вслух Ауриана, услышав вдруг свое собственное дыхание. — Я не готова к тому, чтобы идти за тобой, потому что я люблю своих отца и мать и не могу отказаться от них!

— Твои ответы сегодня полны неопределенности. «Не готова» еще не означает решительного «нет». Большего я не скажу за исключением того, что зеркальный лабиринт желает избавиться от тебя. Перед тобой открыты два пути. Один — спуститься в страну теней, где ты будешь ожидать воскресения. Другой же — широкая дорога к луне…

Бурная, неудержимая радость перемешалась в Ауриане с ужасом. Пойти по дороге к луне означает получить высшую награду от Фрии — это право жить в месте, где нет грусти и быть одной из тех, кто несет свет, быть такой, как сама Рамис. Не за этим ли призывала ее к себе Рамис той ночью, когда Ауриана находилась в ее святилище?

— Но я дала клятву. Это было давно, в разгаре лета, — молча возразила Ауриана.

— Клятву воина? — пришел такой же немой ответ. — Разве боги обращают внимание на ругательства и богохульства детей, не ведающих истинного значения слов? Я предпочла бы, чтобы ты дала клятву в зрелом возрасте. Ты утоляешь свою жажду свежим медом, хотя ты могла бы припасть к источнику Урдр. Твоя жизнь недолго продлится, если ты сейчас же не расстанешься со своим понятием о зле. У тебя нет больше времени. Ты не можешь победить в схватке со смертельным врагом, у которого в жилах кровь твоего племени. Сделай это или ты погибнешь, добиваясь дели, которую ты сама же и обозначила для себя.

— Ты говоришь так, словно это совсем простое дело, как, например, сбросить плащ с плеч. Не могу!

— Можешь. Оглянись на пролетевшие годы. Разве твой позор не усугубился? Ты совершила много темных, рискованных, страшных поступков и тем не менее утверждаешь, что не можешь этого сделать!

— У меня нет слов для тебя, — прошептала Ауриана. — Я прошу тебя… дай мне отдохнуть!

В течение долгого времени она ощущала, что Рамис лишь молча сочувствует ей.

— Как там Авенахар? Расскажи мне о ней! — вырвалось из глубины ее сердца.

— Как и всегда, ты беспокоишься о том, о чем меньше всего стоит беспокоиться, — со вздохом ответила Рамис. — Она в такой же безопасности, как жемчужина в ракушке. Весь мир стал ее домом.

— Моя мать жива? — с тревогой спросила Ауриана и насторожилась в ожидании худшего.

— В твоем понимании — да, она жива. В моем — нет. К чему вся эта тревога и забота об умирающих? Если бы тебе было в точности известно, что такое смерть, ты волновалась бы гораздо меньше. Земная жизнь похожа на многоэтажный дом. На самом высоком этаже — мысль, в подземелье живут мечты, там находится источник устремлений предков. Стены — это смерть. Как ты думаешь, стоит ли бояться стен своего старого, обветшавшего, готового вот-вот рухнуть дома?

Ауриана заволновалась, потому что слова внезапно стали ускользать от ее слуха, расплываться. Она лихорадочно пыталась найти голос великой святой. У нее уже был готов вопрос: «Почему ты сказала, что я стану королевой смерти?»

Но теперь она чувствовала лишь холодное молчание. В топке потрескивал огонь, ставший опять обычным огнем кухонного очага. Ауриана резко обернулась, но не обнаружила позади себя никаких следов присутствия Веледы. Ее затрясло в ознобе, хотя тепло, струившееся от печки, продолжало обволакивать ее тело.

«Она — безжалостный охотник за душами. А я теперь нахожусь в еще большем смятении. У меня нет ни малейшего представления о том, какую дорогу выбрать. Может быть, в этом выборе и нет никакой необходимости. Ведь она имела в виду, что меня все равно убьют. Мой позор исчезнет вместе с моей жизнью».

Но когда Ауриана покинула кухню в сопровождении двух стражников, ночной воздух бережно принял ее в свои объятия, ласково убаюкивая и успокаивая. И тут к ней пришло озарение. В этот благословенный богами миг ощущение позора исчезло. Факелы, висевшие на стенах прохода, продуваемого сквозняком, засветились ярче обычного. Языки их пламени весело затанцевали, разделяя с Аурианой ее радость. Она почувствовала в себе свет, словно ее тело стало призраком. Воспоминание о Сунии и Бальдемаре вновь наполнило ее печалью и жалостью к ним и к себе. Однако это чувство скоро исчезло. На следующий день все вернулось на круги своя.

Ауриана проклинала это наваждение, похожее на блеск молнии, вспыхнувшей на миг и погаснувшей. Но в ее памяти остался некий след. «Вот что явится ко мне на помощь, — подумала она, — если у меня хватит мужества призвать к себе этот свет».

Накануне открытия Игр всем гладиаторам, даже новичкам, был устроен банкет, для которого зажарили поросят и ягнят. Двери школы были открыты настежь, чтобы любопытствующая публика могла входить и выходить когда ей вздумается.

Ауриана сидела среди своих соплеменников за рядом грубо сколоченных столов, поставленных в их столовой.

— Только посмотрите сюда! — обратился к сидящим рядом гладиаторам Торгильд, в чьих глазах сверкало маниакальное веселье. — Каких только яств здесь нет! Столы ломятся от них, да вот только аппетита что-то ни у кого не видно. Эти римляне оказывают милости только тем, кто должен умереть ради их забавы, тут уж они не скупятся на угощение.

С отвращением он отодвинул блюдо с бараниной и, жадно припав к кубку с вином, осушил его почти до дна. Коньярик выбил кубок у него из рук.