Елена Арсеньева - Невеста императора Страница 41

— Благолепие! — восклицал он. — Москва белокаменная, первопрестольная, златоглавая! Товарищи веселые кругом, библиотеки полны изреченной древней премудрости. Господа преподаватели… Vivat Academia, vivat professores! [40] Знаешь, кто у нас лекции читал, кто писал для нас учебники? — Он значительно воздел палец. — Лихуды! Сами Лихуды! — И опрокинул новую кружку.

— Может быть, лахудры? — осторожно предположил Савка, решив, что у гостя язык начал заплетаться.

Князь Федор так расхохотался, что едва нашел силу махнуть рукой, давая знать, что все в порядке: он слышал о знаменитых братьях-греках Лихудах Иоанникии и Софронии. Теперь старший уже помер, а младший все еще учит книжной премудрости студиозусов.., да впрок ли им премудрость сия?

— Ты погоди, ты поешь! — Князь Федор собственноручно наполнил тарелку гостя, отодвинув его чарку.

Тот понял, что больше не нальют, и всецело предался еде. Закуска была отменная, и когда отец Вавила, насытившись, поднял на хозяина признательный взор, он уже не был подернут хмельной тупостью.

— Ну и скажи, отче святый, чего ж ты бесчинствуешь? — по-доброму пожурил князь Федор. — Жил бы в чине, в благолепии, женился бы вдругорядь, обустроился…

— Нищета наша, — вздохнул молодой поп. — Миром церковь не поднять — жертвования нужны. Так ведь кто даст?! Эх, помереть бы! — пророкотал он вдруг, словно завел на клиросе: «Иже херувимы тайно образующие…» — Там, в раю, говорят, нищих нету!

— За что ж тебя в рай? — не выдержал Савка, уже успевший украдкою схватить чарочку-другую, а оттого осмелевший. — За Нюрку, что ли?

— Да я и в ад согласен, — тяжело вздохнул Вавила, — ежели б там угольков подбрасывали вволю да смолы по горлышко наливали. Грошики пересчитывать обрыдло! Этого я у батюшки вот как навидался! Он ни меня, ни Сергея, среднего из нас троих, не любил. Все для него было в Мишеньке, старшем братце! Все мы жили впроголодь, и Мишка в том числе, но он хоть знал, что его грядущее богатство умножается.., царство ему небесное!

— Неужто помер братишка? — удивился князь Федор.

— Помер! — перекрестился Вавила. — И Серега помер. Поехали они оба еще о прошлую весну, в марте, в город, а розвальни возьми и провались под лед. Кучер каким-то чудом выскочил, а братья, говорит, в мановение ока потонули: на стремнину попали.

— Эка! — в один голос воскликнули князь Федор и Савка.

— Вот вам и эка! — буркнул Вавила, меланхолически грызя солененький тугой огурчик. — Батюшка теперь, конечно, волком воет, а все ж не без приятности: расходов-то вовсе нет! А сам он сухарей с молоком помнет — да и сыт. Ох, скупой, скупо-ой! Вот когда отправлял меня в академию, никак не мог денег за поступление от себя оторвать. Извелся весь! И тут поди ж ты — помер его двоюродный племянник, который все скудное наследство свое внес в академию, за учебу. Уж ехать ему надо — а он в одночасье возьми и помре! Так что сделал батюшка? Меня на его место заслал! Я хоть и зовусь Владимир Луцкой, однако же и в академии учился, и святой постриг принимал как Семен Уваров, сын дворянский. Вы уж, князь-батюшка, уважьте, секретов моих — ни-ни! Это ведь не моя вина, а батюшкина. Хитер он, как дьявол… pareat diabolus [41]…

С этими словами глаза Вавилы вдруг закрылись, и он врезался головой в стол с таким грохотом, что князь и Савка испуганно кинулись к нему с двух сторон: не убился ли до смерти?! Однако заливистая рулада их тотчас же утешила.

— Спит, — облегченно махнул Савка. — Слава те, господи, спит, чертов сын.

— Сбился с ноги, — добавил князь. — Ну, пускай передохнет маленько!

Он перешел из-за стола в удобное кресло, откинулся, с трудом подавляя смутную досаду.

Как не вовремя вышел из строя Вавила! А по виду казалось, что еще и пять таких кружек будут для него сущей безделицей. Что-то было в его словах.., или что-то слышал князь Федор о нем раньше, он сейчас никак не мог понять, почему вдруг так забеспокоился. Вещее чутье, которому он привык доверять, покрывало мурашками спину. Что, что, в чем дело?!

Ну ладно, следует дать отдых голове. Может быть,. когда Вавила проснется, Федор сможет вспомнить, в чем причина его беспокойства.

Князь с силой потянулся, едва не опрокинув кресло. Что-то бумажно захрустело за бортом камзола. Дядюшкино письмо! Ба, да он и забыл о нем. Вот удобный случай дочитать.

Где он остановился? Ага, вот здесь.

«17 ноября доставлена была из Стокгольма реляция графа Николая Головина о том, что Меншиков писал к шведскому сенатору Дикеру: хотя русские министры стараются, чтобы Швеция не приступила к Ганноверекому трактату, выгодному для Англии, но на это не следует обращать внимания; войско русское все у него, Меншикова, в руках, а здоровье государыни Екатерины, тогда бывшей на престоле, слабо, и век ее продолжаться не может, и чтобы сие приятельское внушение Швеции не было забвенно, ежели ему какая помощь надобна будет. Кроме того, открылось, что Меншиков шведскому посланнику Ведекрейцу в Петербурге объявлял о том же и взял с него взятку пять тысяч червонцев, присланных английским королем. Говорили, будто у Меншикова отыскалось письмо к прусскому королю, в котором он просил себе взаймы десять миллионов талеров, обещаясь со временем возвратить, когда получит помилование. Оказалось тогда, что Меншиков, вымогая многое от разных лиц, злоупотреблял подписью государя и, заведуя монетным делом в России, приказывал чеканить и пускать в обращение монету дурного достоинства…»

Федор читал — и чувствовал, как волосы на его голове встают дыбом. Образ того несчастного, кому пускали кровь и кого соборовали в Березае, кто был теперь безвыходно заточен за крепостными стенами Раненбурга, никак не связывался в его воображении с государственным преступником, которого описывал дядюшка.

"Да и многое еще можно было порассказать о том, что сделалось нынче явным, — продолжал Василий Лукич. — Наряжена теперь судная комиссия для исследования преступлений Меншикова. К нему отправлено сто двадцать вопросных пунктов по разным возникшим против него обвинениям. Поглядим, каково он теперь повертится! Ежели бог даст, то не отсидеться ему долго в тиши Раненбурга, отведает плетей или шлиссельбургской сырости, в лучшем случае — сибирских морозцев.

Ну а в монастыре не одна Варвара-горбунья окажется; надо думать, и Машка Меншикова клобук примерит, и сестра ее, и мать, и брат!"

Чувствовалось, что дядюшкина рука с трудом остановилась перечислять ненавистных Меншиковых, да и то лишь за неимением таковых более, однако для Федора было довольно и одного имени. Он вскочил, кинулся к окну… Савка, чутко дремавший у печки, подхватился, ринулся наперерез: