Пэм Розенталь - Служанка и виконт Страница 42

Он пожал плечами, еще неготовый признать свое поражение.

— И поэтому ты лишаешь нас обоих всего, только ради… идеи?

Она ненавидела моменты, когда ее чувства проявлялись раньше, чем она могла выразить их.

— Я поеду в Париж, — сказала она. — А…

Мари-Лор жестом остановила его.

— Но не как твоя любовница, Жозеф. А как… как твоя возлюбленная, если можно так сказать. Как независимый человек. Я буду работать. Я попрошу месье Коле найти мне место кухарки. Если я пробуду здесь до конца года, то я получу мои двадцать ливров… продам этот халат и оплачу дорогу до Парижа. Ну, мне надо еще все рассчитать, конечно, но…

— Глупо оставаться здесь из-за такой ничтожной суммы, когда я смогу оказать тебе щедрую помощь. И не говори мне, что не примешь ее от меня.

— Возможно, возьму в долг. Позднее, когда соберусь покупать книжный прилавок… знаешь, мне очень бы помогло, если бы ты разузнал, сколько это может стоить…

«У нее будет самая лучшая книжная лавка в Париже, — решил виконт. — И когда она столкнется с дороговизной жизни в городе, ее несгибаемая решимость обходиться без помощи ослабеет».

Но как она была очаровательна, так настойчиво отстаивая свою независимость. Жозеф кивнул, на его подвижном лице неожиданно появилось выражение смирения и беспокойства.

— Ты, вероятно, будешь ужасно занята, — сказал он. — Думаю, у тебя не останется времени для встреч со мной.

Мари-Лор улыбнулась:

— Я буду занята, но не настолько, чтобы не встречаться с тобой.

Он не находил во всем этом никакого смысла, но был слишком счастлив, и его это не беспокоило.

— Я все узнаю о книжной торговле, как только попаду в Париж. Видишь ли, я знаю людей, которые зарабатывают этим на жизнь, на набережных Сены. Для меня честь быть твоим агентом в этом деле. — Он чуть скривил губы.

— В чем дело?

— О, ни в чем, просто… мне хотелось подарить тебе Париж, а оказалось, ты вполне способна взять его сама. Так скажите мне, мадемуазель Букинистка, что я могу дать вам? Кроме обещания вечно любить вас?

Мари-Лор, спустив покрывало, обнажила грудь.

— Вы не думаете, месье виконт, что могли бы еще раз дать мне самого себя?

Небо за окном посветлело. Не важно, подумал Жозеф. Для него эта ночь будет бесконечна. Он притянул Мари-Лор к себе и вздрогнул от прикосновения ее сосков к груди.

Он целовал ее губы, щеки, веки, нос, а ее руки ласкали его тело. Он чувствовал ее жар, ее готовность принять его.

Он приподнял ее за ягодицы и, войдя в нее, то опускал, то снова приподнимал их.

Медленно. Нежно. С силой и непреклонностью. Как морской прибой, бьющийся о скалу. Как колыбельная, почти беззвучная, когда дитя засыпает на груди матери.

«Навеки», — услышал Жозеф, или ему показалось, что услышал; ему было все равно. Это слово то звучало, то затихало. Кровь начинала слишком громко биться в жилах, и он уже ничего не мог расслышать.

«Навеки…» Мари-Лор произнесла это слово где-то очень глубоко в горле. Произнесла его вслух? Или простонала? Или выкрикнула, выдохнула. Или всего лишь подумала.

«Я полюбила тебя навеки», — думала она потом, когда они молча лежали в сером свете раннего утра. Мари-Лор заглянула за его плечо и увидела их отражение в зеркале — бледно-розовый бархат и ярко-голубой атлас — в трехстворчатом зеркале на противоположной стене. Бесконечный ряд отражений. Навеки.

Прощальные слова дались им с трудом.

— Я буду писать тебе, — прошептал Жозеф, — а ты тоже должна писать мне. Адрес на той бумаге, которую я тебе дал. Два месяца, Боже мой, как это долго!

— Недолго, — возразила Мари-Лор. — Ты будешь занят. И с пользой, хотя я знаю, ты не хочешь в этом признаться. Ведь тебе придется привыкать к новой жизни. И еще… к новому дому.

Она чуть не сказала «к новой жене». Но ей было больно думать об этом.

— Знаешь… — заговорил он.

— Да, что, Жозеф?

— О, ничего, просто тебе не надо беспокоиться… из-за маркизы, я хотел сказать. Она… это трудно объяснить деликатно, но она не такая, как ты могла бы предположить.

Мари-Лор пожала плечами, не желая слушать о женщине, на которой он собирался жениться. Он, казалось, обрадовался, как будто его смущало то, что он пытался сказать.

— Ладно, ты увидишь сама, что я имел в виду, когда приедешь туда, — торопливо добавил виконт. — Сейчас важнее, чтобы ты была здесь в безопасности.

Бывает время, подумала она, когда ему бы лучше выражаться не с такой деликатностью. Но Мари-Лор поняла, о чем он говорит. «В безопасности от моего брата», — хотел сказать Жозеф, хотя ему явно было стыдно думать об этом.

Но это не было проблемой. Герцог не будет беспокоить ее, поскольку они с женой собирались провести ноябрь и декабрь в Париже.

— Она обещала заплатить нам годовое жалованье в конце года, как только вернется, — сказала Мари-Лор. — И тогда я сразу же уеду.

— Да, но если она не заплатит, если она обманет тебя, или если она или… кто-то другой… попытается обидеть тебя, ты должна уехать даже без денег. Обещай мне это, — сказал он.

— Я не боюсь, что меня обидят. — Девушка улыбнулась и подняла сжатый кулак. — Ну хорошо, как только ты уедешь, я продам халат и спрячу деньги. Таким образом, у меня будут сбережения на дорогу.

Она в последний раз поцеловала его, открыла дверь и осторожно потрясла Батиста, пока он не проснулся и не начал тереть глаза.

— Я не буду ни о чем беспокоиться, Жозеф, — сказала она, — и буду любить тебя вечно.

— Вечно, дай-то Бог! — прошептал он, стоя на пороге своей комнаты и глядя как Мари-Лор торопливо идет по коридору.

Она исчезла за углом, а он все еще оставался неподвижен, не сводя глаз с того места, где она только что стояла. Как будто в воздухе остался ее след. Как будто он мог оберегать ее.

В коридоре стояли плотницкие леса, а стены были завешаны предохраняющими от краски кусками ткани. Спрятавшись за ними, сидела скорчившись человеческая фигура и, не переставая молча проклинать стоявшего в дверях Жозефа, наблюдала за ним. «Скверно, — думал Жак, — что каждая ночь напоминает мне о том, как Мари-Лор отвергла ухаживания». Еще хуже было то, что он вынужден каждую ночь, сжав зубы, слушать все, что происходит на этих любовных свиданиях, но не иметь возможности что-либо увидеть. В каменной стене была трещина, но так неудобно расположенная, что иногда он видел какую-то тень или, хуже того, две тени, и ему оставалось лишь прибегать к воображению.

Что было по-своему интересно, но в конце концов ужасно неудобно и обидно. Во время ночных бдений он боролся со сном. Затекала правая нога. Чесался зад. Не говоря уже о переполненном мочевом пузыре.

Неужели этот молодой идиот никогда не вернется в свою комнату, чтобы он, Жак, мог почесать свою задницу и немного размяться? Все же ему удалось сегодня узнать кое-что ценное. Если он сумеет рассказать об этом как надо, то в награду ему могут заплатить.