Лариса Кондрашова - Замужняя невеста Страница 42

К вечеру на Соню напала тоска. Будто все дни прежде она саму себя подбадривала, успокаивала, рассказывала, как все хорошо будет, а вот достигла временного покоя, и все ее надежды и вера куда‑то подевались.

Послала она Мари в лавку, чтобы та принесла вина, приказала фруктов помыть и в вазу сложить, да и позвала за стол обоих мужчин, что подле нее нынче проживали.

— Давайте с вами посидим, поговорим, подумаем, как жить дальше. А то, сдается, не все я понимаю, может, не так что делаю… Пора объясниться.

— Объяснимся, — согласился Жан.

Пока Разумовский молчал, прикидывал, нет ли в словах Софьи подвоха, ее товарищ заговорил:

— У нас с княжной Софьей договоренность, — стал говорить он для Леонида, потому что считал: между ним и Соней все обговорено и отступать он не собирается. — Я сопровождаю ее во всех предприятиях по собственной воле, для того чтобы, набравшись в молодые лета впечатлений, в остальное время жизни заниматься делом, на которое меня сподобил Господь, а именно — врачеванием людей, без разбора их звания и состоятельности.

Это он тоже нарочно сказал для Леонида, потому что, как и все люди, неожиданно в другое сословие выбившиеся, обостренно чувствовал всякое к себе пренебрежение или невнимание. Тем более что спасенный из рабства — кстати, и не без участия Жана — аристократ вел себя, по его мнению, непорядочно.

— Ну и зачем вам это нужно? — язвительно усмехнулся Леонид.

— Затем, чтобы не жалеть более ни о чем. Вот, мол, была у меня возможность по миру поездить, взглянуть, как там люди живут, сравнить со своей жизнью…

— Не верю я в такое безрассудство со стороны француза, — почти перебил его Разумовский. — Или деньги вас привлекают — хотя прежде княжна Астахова была не слишком богата, — или на саму Софью Николаевну нацелились.

За столом возникло неловкое молчание. Неловкое со стороны Сони и Жана и язвительное со стороны Разумовского.

— Ты как будто нарочно ведешь себя так, чтобы нам поссориться, — наконец тихо проговорила Соня. — Ты ворвался в наш дружный мир, где мы жили, поддерживая и оберегая друг друга, без алчности и пошлости, и пытаешься отыскать в нем именно свои пороки. Не веришь, что люди могут их не иметь…

— Но, Соня!

— Не перебивай. Мы с Жаном решили, — она в упор посмотрела на Шастейля, как бы призывая его подтвердить то, что сказать ему просто не успела, — дать тебе денег.

Леонид с обидой и недоверием взглянул на Соню. Как она могла так превратно истолковать его слова, его заботу о ней?!

— Но зачем мне деньги?

— Добраться до российского посольства и связаться со своими родными. Небось тебя уже и в живых не числят. Родители твои все глаза проглядели, ожидая не то вестника от тебя, не то самого, живого и здорового.

— Отцу‑матери я и написать могу, — сказал он, — но прошу, разреши подле тебя остаться. Денег мне пришлют, как только весточку получат.

— Что тебе за интерес торчать здесь? — удивилась она. — Балы давать мы не собираемся. Видишь, у нас одни заботы по хозяйству. Да вот из Франции… груз ждем, чтобы здесь все обустроить.

Отчего‑то и теперь она не хотела откровенничать с Леонидом. Наверное, потому, что узнала его поближе. Мало того, что он человек настроения, еще и не слишком благороден к тем, с кем рядом живет, добра не помнит, заносчив…

Если прежде, в пору влюбленности, она могла доверять ему свои секреты, то сейчас, наоборот, думала, как их от него оградить. По глазам Жана она видела, что он того же мнения. Разумовский им мешал. Но не выгонишь же его вот так, в одночасье, со двора, если он просит разрешения остаться.

— Я бы тоже мог сопровождать тебя во всех предприятиях.

— У меня уже для этого есть Жан, — сухо ответила она.

Ей было понятно, как говорится, второе дно рассуждений Леонида. Если она сейчас согласится на его предложение, значит, французишка, что под ногами путается, вынужден будет возвратиться в свою Францию, а Разумовский и сам разберется, что к чему.

Но в отличие от Жана Леонид не был деликатен и не стал бы доверять ее решениям… Да он просто не обращал бы внимания на какое‑то там ее мнение! Раз и навсегда определив для себя, что у женщины волосы длинны, а ум короток, господин подполковник стал бы требовать от нее безусловного повиновения. Нет, в таком человеке Соня не нуждалась. По крайней мере пока.

Глава пятнадцатая

— Ваше сиятельство! Мадемуазель Софи!

Все‑таки, когда Мари волнуется, топает как слон. И мерт—вого поднимет! Вроде фигурой хрупкая, весу в ней — всего ничего, а поди ж ты!

К тому же после операции, когда врач Жан Шастейль не только подправил дефекты ее лица, но и устранил неправильный прикус, Мари стала помногу говорить, а порой и болтать не переставая. Словно наслаждалась тем, что из ее рта теперь доносятся нормальные звуки, а не какое‑то невнятное то ли бурчание, то ли рычание.

Вот чего она с утра пораньше растрещалась как сорока? Соне так сладко спалось. Она видела во сне, как стоит на носу корабля, а рядом с нею — какой‑то мужчина, которого княжна прежде никогда не видела. Во сне к ней был обращен лишь его профиль, а именно: синий глаз, четкая линия подбородка, смоляной локон, упавший на ворот камзола…

— Ну чего тебе, горе мое? — со стоном потягиваясь, протянула она.

— Там, на крыльце… Я вышла, смотрю, корзинка стоит. Думала, молочница сыр принесла, я ей вчера заказывала, или от сеньора Пабло что‑нибудь, а там…

— И что там?

— Младенец!

— Какой младенец?

Соня от неожиданности встрепенулась и села в кровати.

— Ты ничего не перепутала?

— Перепутаешь тут, как же! И хотела бы не видеть это дьявольское отродье, да он так орет…

— Он? Ты хочешь сказать, это мальчик?

— Точно не знаю, потому что до вашего разрешения пеленки и разворачивать не стала. Но, думаю, девочка вряд ли стала бы так громко кричать… Нет, мальчишка. Он орет прямо‑таки басом.

— Нехорошо обзывать дьявольским невинного младенца.

— А кто же его родил, как не дьяволица! Разве богобоязненная мать подбросит своего ребенка чужим людям?

Она так разволновалась, что даже не помогала Соне одеваться. А та, тоже в волнении, машинально все проделывала сама.

— Но на кого хоть он похож?

— На маленького орущего дьяволенка, не важно какого пола.

— Что ты заладила: дьявол да дьявол! Этак я могу подумать, что ты судишь по…

Она чуть было не сказала «по себе». Ведь в свое время и Мари подкинули к дверям приюта.

— Странное у тебя отношение к ребенку, которого и так обездолила судьба, лишила родной матери.