Александра Турлякова - Нуманция Страница 42

— Более всего вероятно, иначе — почему? Спрашивал Гая, может, что случилось? Ну, упала там, ударилась, или что съела, — только плечами жмёт, ничего не знаю, сам поздно заметил, когда с неё уже столько вытекло… Если бы раньше… Если бы сразу, можно было бы ещё желудок промыть, и всё бы обошлось, а так…

— Что с ребёнком? — голос Марция был хриплым.

Пауза. Голос Цеста срывался:

— Я о чём и говорю, нету! Нету больше у неё этого ребёнка! Выкидыш! Я тут на подобное насмотрелся, слава богу! Что они только ни делают…

— Нет, нет, нет, не может быть, она не могла сама это сделать… — Марций мотал головой, не верил, не верил. Только сегодня утром он уходил от неё, он ещё поцеловал её в ухо и она не злилась, она не показывала ничем, что думает сделать это, что собирается убить его ребёнка… О, боги святые…

— Конечно, сама бы она вряд ли за это взялась, кто-то надоумил, посоветовал, может, и яд даже дал, они тут ставят эксперименты… Ошибутся с дозой и хоронят потом… Хорошо вот хоть эту вот более менее откачали, ещё, конечно, рано говорить о чём-то, она ещё сильно слабая…

Марций долго молчал, глядя куда-то в пространство. Да, всё, всё сходилось… Была у неё знакомая, старая волчица, она давно к ней таскалась… И тогда, в последний раз когда ссорились, о чём она говорила? "Ребёнок этот — ошибка?" Так! Что не свяжет он нас, слишком мы разные, и лучше ему вообще не родиться… Она сама так говорила! Прямо в лицо ему, как вызов кидала!

Он застонал, стискивая виски запястьями.

— Ладно, Марций, это не твоя вина, просто ошибся ты, наверное, с выбором женщины…

— Нет! — он аж дёрнулся всем телом.

Ацилия в это время уже спала и не слышала их разговора, снова провалившись в забытьё.

— Ну, тебе виднее. — Цест развёл руками.

— Я не ошибся, нисколько! Я влюбился в неё, — поднял голову, — Ты же знаешь, что это, Цест? — врач согласно кивнул головой, — Я хотел жениться на ней, хотел детей…

— Ладно, ты влюбился, а она? Ты с ней разговаривал?

— Ну…

— Женщин не поймёшь, ты ей всё, а она тебе… Тебе самому кажется, ты лучший отец для её детей, а она сама себе отцов для своих детей выбирает, причём, чем подлее, тем более вероятно. Когда женщина любит, это видно, она глаз не сводит, по пятам ходит, тогда она для тебя всё сделает. Влюбленная женщина, как на ладони, она для своего, одного, на всё… А другая, коварно, подло, будет делать и говорить одно, а на уме — третье держать будет…

— Она не такая, нет… — Марций не верил ему.

— Ты вот всё тут рассчитал, спланировал, а она тебе — опа! — не порадуешься… Женщины непредсказуемые, как кошки, ластится, мурлыкает, а потом ногтями хватит… Как они здесь в лагере друг друга подставляют, то отравят, то натравят кого…

— Значит, она меня, как дурака, вокруг пальца?

— Не знаю. Я скоро будить её буду, надо влить кое-чего, может, и спросишь, если ответит, но не много, она ещё сильно слабая… Может, скажет тебе чего… Я тебе, конечно, сожалею, ребёнка твоего мне жалко, видит бог, но я сделал всё, что мог. Сейчас главное, выходить девочку, может, она тебе, что интересное расскажет, может, я не прав… Родит тебе другого… Не похожа она на тех, из таких, что врут и подлости вытворяют… Может, это мне только такие попадались, а тебе — повезло! — усмехнулся, тряхнув тёмными волосами, падающими на лоб.

Гай принёс с кухни отвар, и Цест занялся приготовлением раствора, мешал, добавлял чего-то.

— Самое главное, чтоб до утра дожила, а там переборет, если жить захочет… — похлопал рабыню по бледным щекам, — Ацилия, девочка? Просыпайся! Пора! — Ацилия открыла огромные тёмные глаза, от бледности и болезни ставшие ещё больше, смотрела на врача, тот приподнял её голову, поднёс к губам чашу с отваром, — Пей, тебе сейчас надо… — глотнула, оглядываясь по сторонам, заметила Марка, дёрнулась навстречу, — Ну-ну, ты чего? — Цест еле удержал её, — Обольёшься! — Марк шагнул ближе, а Ацилия уже не пила, смотрела на него во все глаза, а отвар так и стоял у губ, — Ну чего ты, Ацилия, пей! Пей же!

Подчинилась, размыкая зубы, а сама всё смотрит и смотрит. Что сказать ему? Ведь решила же, придумаю, что сказать, придумаю… А, если Гай уже рассказал? Если и так всё известно? Молчала, глядя в самые его тёмные зрачки.

— Ну вот и молодец! Славная девочка! — Цест уложил её на подушку, уткнул одеяло у шеи, у голых плечей, — Отдыхай теперь… Спи…

Она разомкнула губы, выдыхая с сухим горячим воздухом, смотрела на Цеста:

— Мой ребёнок…

И тут Марк не выдержал, бросился к ней, заговорил быстро, испепеляя взглядом, голос — резкий, не принимающий возражений:

— Что, твой ребёнок?! Это не твой ребёнок! Это был мо́й ребёнок! Мо́й! Он был, был! Потому что ты сама убила его! Вытравила его!.. Ты же давно этого хотела, давно говорила об этом, и теперь добилась своего!.. Да ты… Ты после всего этого… — он замотал головой, не зная, какое слово подобрать, чтобы полнее выразиться, — А я-то к тебе… И что? Что получил?.. Где, где ты взяла этот проклятый яд? У своей старой-знакомой, к которой ты всё ходишь? Чем ты убила его?.. И почему ты сама не умерла вслед за ним?

Ацилия смотрела на него во все глаза. Что, что он такое говорит? Как он может говорить ей такое? Это она, она звала его, просила его помощи, она нуждалась в нём! А он теперь во всём обвиняет её одну? Ну почему, почему ты всегда такой?..

Как хочешь, пусть всё будет так, как ты хочешь. Наверное, я слишком рано обрадовалась, слишком рано поверила в то, что люблю тебя… Мы и правда слишком разные, слишком другие…

Одна единственная крупная слезинка скатилась по её щеке, она смахнула её кивком головы, заговорила:

— Оставьте меня, пожалуйста… Прошу вас…

— Конечно, теперь можно ломать из себя и недотрогу, куда уж нам, плебеям немытым, это ты у нас…

— Всё-всё, Марк, успокойся! — Цест перехватил его, преграждая путь, закрыл её собой, — Ей нельзя волноваться, она ещё сильно слаба, ещё всё может быть, ей надо отдыхать, а ты набросился… Ей-богу, сходи, проветрись, напейся, наконец, может, тебе полегчает, но на больную орать не позволю… — Вытолкал его в атриум, уводя подальше, — Я же думал ты по-человечески спросишь, а ты, как с цепи сорвался, начал кричать… Ты представляешь, каково ей сейчас самой? Может, и она уже жалеет, что так получилось, а ты ей, прямо, смерти желаешь!.. В своём ли ты уме? Ты же сказал мне, что любишь её… Разве так любят?.. Иди, иди прогуляйся, развеешься…

Вытолкал декануса на улицу, а сам вернулся к больной. Она лежала на боку и плакала навзрыд, стирая слёзы со щёк ребром ладони.

— Ну ладно, ладно, успокойся, он просто погорячился, тебе сейчас главное отдыхать, а ты… Всё это пройдёт, будут и другие дети…