Жаклин Брискин - Обитель любви Страница 42

Стоял прохладный, но солнечный октябрьский день 1891 года, вторник, когда Три-Вэ вышел из поезда Южно-Тихоокеанской железной дороги на станции Нью-Аркейд.

Сначала Три-Вэ искал серебро, потом стал мыть золото. За шесть с половиной лет он сильно возмужал, окреп, стал настоящим медведем. И мускулы его, внешне не производившие особенного впечатления, были сильными, как у медведя. На нем свободно висел потрепанный плисовый костюм. Кудрявая черная борода скрывала накрахмаленный стоячий воротничок. Лишь его карие глаза остались прежними. Мечтательные глаза поэта, изобретателя, святого. В них светился живой ум человека, которому не везет в жизни.

Он помог сойти с поезда женщине, закутанной в шаль. У нее было крепкое тело, и ее звали Юта Кингдон Ван Влит. Они были женаты четыре дня, а ее беременность длилась уже три месяца.

— Ничего, я не стеклянная, — сказала Юта, беспокойно оглядывая заполненную народом платформу. Свет проникал большой пыльной дугой из сводчатых окон над головой, пахло машинным маслом, нагретым металлом, паром и свежей краской. — Три-Вэ, пригляди за сумками, пока их кто-нибудь не спер.

— Я найму носильщика.

— Зачем он нам?

— Для багажа.

— До сих пор мы прекрасно обходились своими силами, разве нет? — У Юты была круглая голова с высоким валиком темных волос, полная шея, округлые плечи и большая грудь, поддерживаемая корсетом из железной проволоки. У нее был добрый, но переменчивый характер. — Сколько мы еще будем тратить впустую?

Три-Вэ извинился.

— Ты права. Я не умею обращаться с деньгами.

Это и вправду было так. Как и большинство старателей, которые сталкиваются с богатством в его природном, естественном состоянии, Три-Вэ плохо представлял себе, как следует тратить деньги. Деньги вызывали у него растерянность. В черной шахте при мигающем свете карбидной лампочки он мог увидеть наяву мерцание золотой жилы. С одной стороны, в этом не было никакого смысла, и в то же время — оно было исполнено значения. Три-Вэ понимал, что в каждое мгновение своей жизни он приносит себя в жертву, и это тянется бесконечно. Он знал, что выбрасывает жизнь на ветер ради того, чтобы самоутвердиться. «Вот я найду кучу золота и покажу им!» «Им», то есть Баду и Амелии, которые до сих пор являлись ему в том виде, в каком он видел их в последний раз: нагие в Паловерде. Эта непреходящая ревность изумляла его самого. С сексом у него, в общем-то, не было трудностей. Три-четыре раза в год он предавался отвратительному пьяному разгулу в одном из заведений мамаши Лод, раскиданных по мелким шахтерским поселениям.

Он был робок с женщинами, даже с теми замарашками, которых покупал за деньги. Юта являлась для него прибежищем и источала тепло, словно горячая печка в холодную ночь. Он познакомился с ней в дешевых меблированных комнатах, где она служила горничной. Юта была вдовой старателя, потеряла не только мужа, но и ребенка. Но не унывала. Суетилась, бегала, ворчала и пекла яблоки. А несколько месяцев назад Три-Вэ уговорил ее переехать в его хижину. Он сделал это в равной степени из-за сладкого пирога, который она пекла ему, и из-за ее большого и крепкого тела, скрытого под фланелевой ночной рубашкой.

Десять дней назад донья Эсперанца прислала сыну коробку с книгами. Между страницами Оскара Уайльда была газетная вырезка:

ВАН ВЛИТЫ ОТПРАВИЛИСЬ В ГРАНДИОЗНОЕ ТУРНЕ!

Известная в нашем городе супружеская пара, мистер и миссис Ван Влит Младшие, с удовольствием окунулась в водоворот праздничных увеселений, который увлекает их все больше по мере их приближения к Европе. Мистер и миссис Ван Влит планируют провести четыре месяца в Париже (Франция), чтобы погостить у матери миссис Ван Влит, графини Мерсье, известной нашим старожилам под именем мадам Дин. Потом супруги отправятся в Юнгфре, Флоренцию, Рим, Венецию, Лондон и Стокгольм. Bon voyage[18], счастливая парочка!

Три-Вэ задумчиво смотрел на вырезку. Его мать, интуитивно догадавшаяся о причине его побега из отчего дома, давала ему тем самым понять, что он может вернуться. «Я снова увижу родителей», — подумал он, и на него накатила волна радости. Он потушил огарок свечи и лег на широкую, встроенную в стенку койку.

— Юта, — сказал он. — Я поеду в Лос-Анджелес. Вернусь примерно через неделю, только и всего. Долго не задержусь.

Юта в ответ сообщила ему о своей беременности, добавив с вызовом:

— Я рожу нормально, как положено. Как и того...

И вот он, женатый человек, стоит на многолюдной станции, немного нервничая от присутствия такого огромного количества народа. В левой руке у него сумка, тяжелый большой саквояж балансирует на правом плече. В руках жены перевязанная веревкой стопка постельного белья. Несмотря на то, что они намеревались вернуться домой через две недели, она боялась за свое имущество.

Выйдя со станции, он остановился, щурясь на солнце, затем пошел к стоянке наемных экипажей чуть поодаль.

Юта показала на электрический трамвай с двумя сцепленными вагонами.

— А чем тебе это не нравится?

— У нас слишком много багажа, — как можно убедительнее ответил Три-Вэ.

Он так и не рассказал ей о своей семье. Несколько раз пытался, но к горлу подкатывал комок, не дававший говорить. Скажи он, что у него состоятельная семья — тем самым он напомнил бы жене о том, что в прошлом она была горничной. Даже сейчас чрезмерная деликатность не позволяла ему сказать об этом. «Юта увидит новый квартал Ван Влита, — подумал он, — и объяснять ничего не придется».

Подойдя с сумками к вознице, он сказал:

— Отвезите нас по Спринг-стрит до Темпл-стрит, а потом вниз по Форт-стрит.

— Да это у черта на рогах, — ответил старик с протяжной испанской интонацией.

— Верно, — вежливо по-испански сказал Три-Вэ. — Вам знаком дом Ван Влитов?

— Дом доньи Эсперанцы?

— Да, на Форт-стрит.

— Форт-стрит, — тихим голосом отозвался старик. — Теперь она называется Бродвеем. У нас здесь, сеньор, все начисто переменилось.

Абсолютно все!

Электрические трамваи были оснащены длинными шестами, цеплявшимися за провода. Создавалось впечатление, будто на всех улицах установили гигантские виселицы. До Кортхаус-хилл замостили все улицы. Пустых участков, где прежде среди лавок и контор паслись коровы, не было и в помине. Красивые витрины больших магазинов тянулись по обеим сторонам улиц. В западной части города, на крутом Банкер-хилл, у подножия которого прежде ютился старый склад, были выстроены большие новые дома, окруженные субтропической растительностью. На тросах, как паром, медленно полз в гору вагон фуникулера. На востоке, на другом берегу пересыхавшей осенью реки, поднялся огромный газовый завод. Вокруг него промышленные корпуса выбрасывали копоть в чистое октябрьское небо.