Лариса Шкатула - Вдова живого мужа Страница 43

За двести лет существования случаев воровства из сокровищницы не отмечалось. Правда, и количество своих богатств солнцепоклонники знали лишь приблизительно. Вначале их считали скрупулезно. Была даже такая обязанность — хранитель сокровищ, который вел им строгий учет. Но зачем учитывать то, что лежит почти без движения? То есть за поступление спрашивали строго вырабатывать рабы должны были не меньше установленной нормы, а дальше…

У каждого из посвященных была своя шкатулка и каждый мог одарить её содержимым любимую женщину, как считал нужным. Тем более что после её смерти все возвращалось к хозяину, а после его ухода в мир иной — опять в сокровищницу. Этакий блестящий самообман.

Алимгафар впервые подумал об этом и удивился, что раньше ничего подобного ему и в голову не приходило. Он восхищался лишь щедростью всемогущего. Может, потому что прежде свобода не вставала перед ним так отчетливо. И никогда прежде он не думал о том, что подарить своей первой девушке в ночь посвящения его в мужчины.

Недавно, когда он опускался в сокровищницу с магом — им предстояло взять золото и необработанные алмазы, чтобы обменять на действующую в России денежную валюту, — Саттар-ака, обводя руками полки, на которых грудами были навалены женские украшения, сказал:

— Ты сможешь взять для подарка девушке, которая первой подарит тебе минуты блаженства, любое приглянувшееся украшение!

Кое-где по коридору, которым они спускались в сокровищницу, встречались человеческие кости и черепа. Всемогущий уже давно не обращал на них внимания, а Алимгафару всегда при взгляде на них становилось не по себе. Как-то он предложил:

— Саттар-ака, может, распорядитесь, и их уберут?

Всемогущий посмотрел на него как на несмышленыша, даже с некоторым сожалением за его непонимание.

— Кости всегда здесь лежали и будут лежать. Как напоминание!

— Об этих людях?

— Нет, о людской жадности и глупости, которая так невысоко ценит великий дар — свою собственную жизнь. Все они стремились сюда. Для чего? Взять то, что им не принадлежит. Золото ослепило их, а камни лишили разума — нельзя украсть у Бога!

Когда Алимгафар был гораздо младше, он как-то спросил у мага, который тогда ещё был посвященным шестой ступени:

— Все, кто здесь живет, любят Арала?

— Увы, не все постигают и принимают истинную веру!

— Почему же они отсюда не уходят?

— Не могут. Аралхамад — это навсегда!

Подросток все же не мог поверить такому категорическому утверждению.

— А если они очень постараются?

— Все равно щит их не пустит.

Вместо щита Алька представил себе решетку с зубьями, которая поднимается и опускается по необходимости.

— Этот щит — металлический?

— Щит магический! И в том, Алимгафар, его необычность, что щит невидимый. А поставлен он был двести лет назад великим магом Валтасаром.

Саттар-ака не видел ничего необычного в том, что мальчишка любопытен. На то он и мальчишка, и охотно рассказывал ему обо всем. Обо всем, о чем можно было рассказывать.

— Щит, друг мой, невидим глазу… как туман. Нет, скорее, как ядовитый газ, что стелется над болотами. А ещё точнее, как сон: его вроде нет, но он есть…

Всемогущий рассмеялся над собственными неуклюжими сравнениями.

— Каждый человек, который вступает на территорию щита, теряет себя. Теряет свое "я". Он перестает думать, соображать, ему не хватает воздуха и жуткий страх овладевает им. Некоторые от этого страха умирают на месте. Другие теряют сознание. Их потом вытаскивают слуги Арала. Но наказание для ослушников одно: нижний этаж, колодки, жизнь, которую охотно меняют на смерть. На жертвенном алтаре.

— Неужели никто никогда сквозь щит не прорывался?

— Никто. Некоторым удавалось выйти, когда щит снят, но таких слуги Арала, специально обученные поиску, всегда находили. А у беглецов, покинувших Аралхамад, участь одна — смерть!

Алька содрогнулся. Выходило, что прав Саттар-ака. Теперь, повзрослев, он знал, что побегов не было так давно, что выходящие на дежурство у щита относились к своим обязанностям не слишком дотошно. Всемогущий получил от своих предшественников целую систему, позволяющую скрывать от младших посвященных время, когда защита барьера снята. Посвященные узнавали о своем дежурстве обычно в самый последний момент, но и тогда не знали, в какой из четырех часов их бдения защита барьера снята. Более того, часто дежурство было просто отвлекающим, то есть щит был закрыт, а посвященным позволялось думать, что в какой-то час он может быть и открыт. Кроме того, маг мог и подстраховывать дежурных ещё одним караулом, но в другом месте. Словом, это было так сложно, что ни у кого просто не возникало желания эту систему определять. Тем более что на дежурство разрешалось брать кости, еду, а кое-кто для таких целей заначивал вино, так что бдение было необременительным и позволяло неплохо провести время и даже свободно поболтать, потому что подслушивать здесь или подсматривать было просто неоткуда.

В тот день, когда на курьеров Аралхамада напала уфимская милиция, маг сообщил Алимгафару время открытия коридора для обратного пути. Прежде о том знали лишь его сопровождающие. Как чувствовал! Или ощущал своим "третьим глазом": может произойти неладное…

Сейчас Алимгафар еле дождался времени, когда он смог подняться и, не привлекая внимания, позвать Батю для помощи в кухонных работах.

— Молодец, сынок, — торжествовал тот, толкая перед собой тачку с углем для топки печей. — Мы уйдем отсюда так, что ни одна собака нас не найдет, поверь старому следопыту!.. Осталась самая малость…

Алимгафар похолодел. Он чувствовал, что Батя-таки решится на опасное предприятие.

— Батя, разве не о свободе ты мечтал все эти годы? — проговорил он тоскливо. — Чего тебе ещё надо?!

— Сокровищ! — оскалил зубы бывший контрабандист. — Неужели я потерял пять лет жизни лишь для того, чтобы уйти отсюда голым и босым?

— Но ты же говорил, что у тебя кое-что припрятано.

— Кое-что — этого мало! Мало для того, чтобы забыть весь этот подземный ужас! Они должны сполна заплатить мне за все… Ты подробно рассказал, каких мест касается всемогущий, спускаясь в сокровищницу. Я их заучил и теперь с закрытыми глазами смогу пройти по его следам.

— А если я чего-то не заметил? Сокровищница начинена ловушками! Не туда наступишь, не того коснешься — ты покойник!

— Не дрейфь, сынок, что уж ты хоронить меня собрался? Мы ещё поживем с тобой красивой жизнью…

— Я пойду с тобой! — твердо сказал Алимгафар.

— Еще чего, поговори у меня! Не посмотрю, что здоровый вымахал! Двое на узкой тропе будут лишь мешать друг другу. А если тебя хватятся? И не думай. В случае чего делай вид, что ты ничего не знаешь!

— Батя!

— Тебе завещаю: все равно уходи отсюда! Негоже христианину жить в этом вертепе. Ради меня ты должен жить среди людей своей веры!

ГЛАВА 17

— Господи, какая хорошенькая девочка! — всплеснула руками Евдокия Петровна. — Прямо ангелочек! Где вы её нашли, Катерина Остаповна?

— Это — дочь моей подруги, Оленька. Она пока поживет у нас, я вам потом все расскажу.

Олю привели в комнату к Павлику, и теперь она чинно сидела на краю маленького диванчика, сжимая в руках любимую куклу. Мальчик смотрел на неё во все глаза: таких красивых девочек ему случалось видеть только на картинке. Она сразу затмила собой все его игрушки, даже крокодила, даже огромного надувного слона — дедушка надувал его так долго! Слон был почти как настоящий. Но девочка была лучше, это Павлик решил сразу. Он даже подумал, что с удовольствием женился бы на ней, а мама, так и быть, пусть остается папиной женой!

— Как тебя звать? — почтительно спросил он. Девочка внимательно посмотрела на него, но не сказала ни слова. "Она, наверное, не русская", подумал мальчик и спросил по-английски:

— Вот из ё нейм? [16]

— Же не парль па, [17] — сказала на всякий случай Оля; её мама, в отличие от мамы-Гапоненко, не ставила себе целью учить ребенка многим языкам — разве что французскому… Но тут вошла мама Павлика.

— Вы уже познакомились? — спросила она.

— Нет, — с досадой ответил ребенок, — оказывается, она француженка, а я ещё не успел по-французски спросить, как её зовут.

— Ты ошибся, сынок, она не француженка, — улыбнулась Катерина. — Она такая же русская, как и ты, её звать Оля. А это мой сын Павел. Оленька, ты не хочешь подать ему руку?

Оля подала мальчику руку, но не так, как подают дети, лодочкой, а так, как обычно её мама протягивала мужчинам руку для поцелуя.

"Ах ты, маленькая обезьянка!" — подумала Катерина и отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Надо сказать, что её сын не ударил в грязь лицом. Он поднес к губам маленькую ручку и звонко чмокнул. Раз они все равно собираются пожениться, он должен привыкать.