Эльза Вернер - Развеянные чары Страница 43

— С каких пор вы научились говорить мне комплименты, капитан?

— Разве комплименты теперь так непривычны для вас?

— Из ваших уст — конечно.

— Правда, мне нельзя говорить вам то, что разрешается всем и каждому, — с огорченным видом сказал Гуго. — За попытку сделать это, я уже заслужил от вас однажды прозвище «искателя приключений».

— Кажется, вы никак не можете забыть эти слова? — с улыбкой заметила Элла.

Гуго упрямым движением откинул голову.

— Нет, не могу забыть, потому что они причинили мне боль, еще до сих пор не излеченную.

— Причинили боль? — повторила Элла. — Неужели что-нибудь вообще может причинить вам боль, Гуго?

— То есть, иначе говоря, есть ли у вас вообще сердце, Гуго? Нет, я не обладаю этим органом, я опоздал при дележе, и мне его не хватило… Вы именно такого мнения.

— Нет, я не думала этого, — возразила молодая женщина. — Я уверена, что вы способны на горячее чувство.

— Но не на серьезное и не на глубокое?

— Нет.

Капитан молча смотрел на нее, а затем вдруг сказал:

— Неужели необходимо было, Элла, дать мне столь жестокий урок, когда в тот раз я осмелился поцеловать вашу руку, что вам, видимо, не понравилось? Я знаю, что значит это «нет». Вы видите, я понимаю намеки и приму к сведению сегодняшний. Не беспокойтесь!

Элла увидела, что ее поняли, и покраснела от смущения.

— Я не хотела огорчить вас, право, не хотела, — с живостью сказала она и дружески протянула руку, но Гуго упрямо смотрел в сторону и не заметил этого. — Вы сердитесь на меня? — вполголоса произнесла она.

В ее словах прозвучала нежность, и она возымела свое действие: капитан вдруг обернулся и схватил протянутую руку. Но в его ответе послышалось не то с трудом сдерживаемое волнение, не то былая насмешливость тона:

— О, если бы покойные дядя и тетя могли видеть нас теперь! С каким удовольствием заметили бы они, что их дочь сумела обуздать «неисправимого Гуго», который прежде не терпел над собой власти, как она не дает ему шага ступить за границы, положенные ею! Нет, я не сержусь на вас, Элла, не могу сердиться, но… вы должны по возможности облегчить мне повиновение.

Среди оживленного разговора они не заметили, как в галерее показались маркиз Тортони и лорд Эльтон, тоже направлявшиеся на веранду.

— Смотри, — указал первый из них своему спутнику, — вот почему метеорологические наблюдения нашего капитана были такими продолжительными, что нам в конце концов пришлось самим отправиться за ним. Он поистине неутомим. Всего час тому назад он направлял наш баркас среди бурных волн, а теперь уже любезничает с молодой синьорой.

— Да, превосходный человек, — подтвердил лорд, который, как влюбленный, даже то, что ставилось Гуго в укор, находил превосходным.

Удушливый воздух чадных комнат выгнал, по-видимому, всех на веранду: вслед за маркизом и лордом там появились и Рейнгольд с Беатриче. Если Элла уже была как-то подготовлена к этой встрече, то он, наоборот, совсем не ждал ее. При виде жены он побледнел и сделал шаг назад, но в эту самую минуту из-за спины молодой женщины выглянула белокурая головка мальчика, ее сына, и Альмбах остановился, словно пригвожденный к полу. Казалось, он забыл обо всем окружающем и не отрывал взора от ребенка.

— Какое красивое дитя! — воскликнула Бьянкона, любуясь мальчиком и протягивая к нему руки.

Элла вся вздрогнула, порывистым движением отдернула мальчика и, крепко прижав к себе, холодно произнесла:

— Извините, синьора, ребенок боится посторонних и не привык к таким ласкам.

Беатриче, видимо, была обижена таким отпором, но сочла его преувеличенным страхом матери. Она пожала плечами и бросила насмешливый взгляд на иностранку, но он невольно задержался на красивой внешности последней, хотя только Элла одна могла узнать свою соперницу.

В памяти Эллы со всей ясностью запечатлелся тот вечер, когда она одна, без ведома родных, с опущенной на лицо густой вуалью, вошла в театр, чтобы взглянуть на женщину, отнявшую у нее мужа. Она увидела ее во всем блеске красоты и таланта, окруженную восторженным поклонением толпы, и унесла с собой неизгладимое впечатление. Беатриче же всего только один раз видела жену Рейнгольда, в самом начале своего увлечения молодым композитором, в то время, когда Элла и не подозревала о роковом влиянии примадонны. Итальянке достаточно было нескольких минут наблюдений, чтобы убедиться в том, что не этому робкому, бледному созданию с потупленным взором и до смешного не по летам одетому приковать к себе такого мужа. Этого сознания для нее было достаточно, и потом она уже не обращала никакого внимания на молодую женщину. Да и нельзя было бледный и достойный сострадания образ, запечатлевшийся в ее воспоминании, поставить рядом с гордой, высоко держащей свою белокурую голову женщиной, прекрасные голубые глаза которой смотрели с таким загадочным для Беатриче выражением. Она видела лишь, что иностранка очень высокомерна, но вместе с тем и очень красива.

Последнее, по-видимому, находили и лорд с маркизом, которые с вежливым поклоном приблизились к незнакомке. Лорд смотрел на Эллу с явным восхищением, а маркиз, которому Гуго не раз ставил в упрек преступное равнодушие к женщинам, с непривычной живостью обратился к нему:

— Кажется, вы знакомы с синьорой? Не можем ли мы рассчитывать на честь быть представленными ей?

Капитан же как будто собирался защищать молодую женщину. Между его бровей легла глубокая складка, редко появлявшаяся на этом веселом лице, а при словах маркиза она сделалась еще глубже, так как нельзя было ответить на них отказом. Поэтому он тотчас представил маркиза и лорда Элле, назвав ее своей соотечественницей, госпожой Эрлау. Он знал, что Элла, во избежание неприятных толков, которые легко могла вызвать фамилия Альмбах, во время своего пребывания в Италии называлась именем приемного отца.

Оскорбленная гордость сверкнула в глазах Беатриче. Она не привыкла, чтобы в таких случаях ее и Рейнгольда называли последними, а тут их и вообще-то не назвали. Капитан совершенно игнорировал ее присутствие, и, судя по всему, даже умышленно, потому что ее сердитый взгляд, брошенный на него, был принят с возмутительным хладнокровием; даже Чезарио был поражен бестактностью своего всегда милого гостя. Обратившись к иностранке с общепринятыми в таких случаях любезностями, он в то же время тщетно ждал дальнейшего представления, а когда этого не последовало, взял на себя труд исправить мнимую неучтивость капитана.

— Вы забыли о самом главном, синьор, — сказал он, обращая все в шутку. — Синьора Эрлау вряд ли будет благодарна вам, если вы не назовете как раз тех двух имен, которые, несомненно, наиболее интересны и, наверно, известны ей: синьора Бьянкона, синьор Ринальдо.