Хелен Хамфриз - Путешествие безумцев Страница 43

– Мэм, – спросила Энни, оторвавшись от созерцания собственных рук, – а не творим ли мы себе кумира?

– Нет, – быстро ответила Изабель. – Кумиры деревянные или каменные, а это всего лишь только фотография.

– Да, но… – Энни сомневалась, что Библия предполагает буквальное понимание заповедей.

– Нет, нет, – быстро оборвала ее Изабель, не дав ей закончить. – Запрещается делать изображения бога, а это Мария – земная женщина. Согласись, это совсем другое дело.

Но ее слова не убедили Энни. Она снова посмотрела на свои руки, потом перевела взгляд на Изабель. Она вдруг подумала, что Изабель, замершая за камерой, – сама прекрасный сюжет для фотографии.

«Ну вот, все получается просто идеально», – подумала Изабель. Тонкое лицо Энни, живой, осмысленный взгляд. Крепкое тело, готовое выносить божественного младенца. Простая женщина-труженица и вместе с тем самостоятельная, яркая личность. Ей тоже предначертано величие, пусть только отблеск славы ее сына, тем не менее это тоже величие и слава. Ей предуготовано стать Матерью Божьей, но пока она ничего об этом не знает, не думает о своем предназначении.

«Как это тебе подходит!» – думает Изабель. Хорошо, что Энни знает историю Девы Марии, это облегчает Изабель задачу, так как Энни сама легко находит нужное выражение. Прекрасно, что она сама знает, что ей делать. Хорошо и то, что тема заметно смущает ее, – это смущение со стороны воспринимается как выражение смирения и тем самым делает образ более убедительным.

– Как ты думаешь, Мария любила Иосифа или это господь выбрал его ей в мужья? – спрашивает Изабель, отодвигая камеру, чтобы на общем плане снимка складки плаща выделялись рельефнее.

– Я уверена, что они любили друг друга, – отвечает Энни, хотя совсем не была в этом уверена и никогда раньше вообще не думала об этом.

Но положение обязывало – объявив себя верующей, она вынуждена демонстрировать компетентность.

– Я хочу сказать, могла бы Мария стать матерью Христа, если бы не было Иосифа? – спрашивает Изабель, пристроившись к видоискателю.

– Иосиф и был отцом, мэм, – ответила Энни.

– Разве не бог? – спросила Изабель.

– Видимо, нужны были сразу два отца.

– Почему? Если ребенок от бога, зачем нужно еще и плотское зачатие?

Энни отерла пот со лба – ей вдруг стало жарко под капюшоном. Казалось, не составляло никакого труда Изабель смутить ее, какую бы уверенность в себе она ни чувствовала.

– Я не знаю, – отвечает Энни.

– Хочешь знать мое мнение? Я думаю, что любое дитя – божественно. У каждой из нас есть возможность родить на свет маленького Иисуса.

Изабель выпрямляется – ей не нравится освещение. При этом освещении все кажется нечетким, словно окутанным туманом.

– Но мне горько об этом думать, – вдруг говорит она. – Будь добра, отойди на пару шагов назад – там лучше освещение.

– А как звали ваших детей, мэм? – спрашивает Энни, послушно отступив на несколько шагов назад.

Свет здесь не такой яркий, и мягкая тень создает прохладу.

– Откуда ты знаешь, что у меня были дети? – Изабель напряженно замирает.

Положив ладонь на верхнюю доску камеры, она чувствует, как сильно нагрелось дерево под солнечными лучами.

– Мистер Дашелл сказал.

– Зачем?

– Я не знаю, мэм. Просто сказал во время разговора.

Изабель снова припадает к видоискателю.

– Не следовало ему это тебе говорить. И ты не должна больше спрашивать меня об этом, поняла?

– Да, мэм.

Энни уже раскаивается, что задала этот вопрос. Она снова переводит взгляд на свои руки, на этот раз сложив ладони в молитвенном жесте.

– Простите, мэм, я не хотела сделать вам больно.

Ее новая поза неожиданно понравилась Изабель. Сложенные руки притягивали взгляд зрителя этим контрастом между их молитвенным жестом и грубой формой самих рук. Боковой свет глубокими тенями подчеркивал рельефность складок плаща, делая всю фигуру похожей на мраморную статую.

– Только первого, – сказала она.

– Что, мэм?

– Только первого ребенка я успела назвать, – сказала Изабель, глядя через видоискатель. – Ее имя было Роз.

Эльдон читал, сидя в постели, когда к нему в спальню вихрем ворвалась Изабель. От неожиданности он бросил книгу и откинулся на подушки так резко, что очки свалились с его носа на самый край постели.

– Изабель, – пробормотал он.

Она прошла к его постели и уселась на краю так стремительно, что он едва успел подхватить свои очки, чтобы она их не раздавила. Это внезапное появление вызвало у него чувство вины, словно его застукали за каким-то неблаговидным занятием.

– Я читал, – сказал он.

– Я вижу. – Изабель забарабанила пальцами по обложке его книги. – Надеюсь, мне пока не требуется разрешение, чтобы войти в твою комнату?

– Разумеется, нет. – На самом деле он не возражал бы, если бы она предупреждала его о своем появлении.

Он аккуратно положил очки на тумбочку и подвинулся, уступая ей место.

– Ты давно уже не заходил ко мне, – сказала Изабель. – Почему?

– Я был занят, – быстро ответил Эльдон.

– Чтением?

– Чтением и еще кое-чем. – Эльдон положил книгу на тумбочку рядом с очками.

– И еще кое-чем, – усмехнулась Изабель. – Например, болтовней с моей горничной о наших детях. Надо ли напоминать, что это касается только нас двоих? – Изабель сурово посмотрела ему в глаза.

Эльдон почувствовал, что его загнали в угол. Сейчас он как раз думал об Энни. Читая судовой журнал капитана китобойного судна, он вспоминал их прогулку в промороженной обуви.

– Нечего ответить? – неожиданно Изабель поняла, что разозлилась на мужа больше, чем сама думала. То ли потому, что он говорил с Энни о вещах, которые ее не касались. То ли потому, что, раз он говорит с ней на подобные темы, значит, между ними существуют какие-то скрытые от нее отношения.

– Почему ты рассказываешь моей горничной такие интимные вещи?

– Твоей горничной… Я полагал, она наша горничная. Ну, я рассказал ей о наших детях – мы разговаривали…

Никакая сила не заставила бы его проговориться, что Энни берет книги из его библиотеки, что они не раз прогуливались вместе и даже пили бренди у камина.

– Она рассказывала мне о своей семье, о том, как все они умерли от голода, и я вспомнил о наших детях.

Он вспомнил, как последнего их младенца в крохотном свертке поспешно вынесли из комнаты, где Изабель рожала, чтобы ни он, ни – не дай бог – она не увидели его посиневшего личика.

– Прости, но порой я не могу не думать, какими бы они были, если бы выжили. И какой была бы тогда наша с тобой жизнь.

Он хотел как лучше, и Изабель понимала это. Их дети сейчас были бы почти взрослыми, и ему не хватало именно взрослых детей, собеседников. Это она тоже понимала.