Осип Назарук - Роксолана Страница 44

Вскоре всадники въехали в дубовый лес – древний и великолепный. Тишина здесь стояла такая, что казалось – даже насекомые не жужжат под его сводами.

«Теперь я понимаю, – сказал себе Сулейман, – почему здесь останавливался на отдых величайший из завоевателей Эреба[102], дальше всех зашедший на восход солнца…»

Настуся напоследок еще раз взглянула туда, где в море виднелся таинственный остров Самотраки, откуда родом была мать Александра Великого. Отсюда, с высот, были видны не только Самотраки, но и Лемнос, Имброс и Тассос, а за ними – едва заметная полоска берегов пролива Дарданеллы – древнего Геллеспонта.

Уже вечерело, когда султан со своей свитой приблизился к Иверской обители, расположившейся на северо-западном склоне Афона. Святая обитель стояла неподалеку от морского залива и была уже хорошо видна на фоне скал, покрытых густыми чащами. Как раз в это время в ее ворота вступала процессия иноков.

Иверские монахи глубоко склонились перед темной иконой Богоматери, вделанной в стену над монастырскими вратами.

Настуся взглянула на Сулеймана и на икону и невольно сама склонила голову. Лик Иверской Богоматери был суров – икона представляла ее в обличье Матери грозного Судии. На смуглой щеке виднелся след, оставленный кинжалом, кровавая рана, придававшая величественному образу еще более суровый вид.

Настуся снова посмотрела на Сулеймана. Он все еще не отводил глаз от лица Матери «христианского пророка». Едва заметная дрожь на миг исказила его черты. Затем, надвинув тюрбан на глаза ниже, чем обычно, султан твердо вступил на подворье древнего монастыря. Там он и заночевал, расположившись вместе со свитой в гостевых кельях.

Настуся, хоть и утомленная долгой дорогой, не могла заснуть в своей келье. Луна заливала ее каморку таким ярким светом, что все было видно как днем. Томилась в малой келейке и чувствовала себя такой одинокой, словно окончательно осиротела.

Или это действовали на нее монастырские стены и дух отречения от всего мирского, столетиями витавший здесь, или таинственная южная ночь, – во всяком случае, обычная веселость, никогда не покидавшая девушку, исчезла без следа. Сейчас она больше всего нуждалась в защите. Но не от мира внешнего – такую защиту ей мог бы предоставить могучий Сулейман, – а от того, что надвигалось на нее изнутри.

Такого с ней еще не бывало. Мрачная тень предчувствий коснулась ее юной взволнованной души…

Она уже окончательно осознала: нежный аромат первой любви к Степану развеялся, и постепенно, шаг за шагом, ее место в сердце занимала другая любовь. Любовь, которая временами начинала пьянить ее, как вино. Любовь греховная, любовь к неверному басурманину, который день ото дня становился ей все ближе и дороже.

Невольно вспомнилась ей песня сербских пленников и подружка Ирина. Что бы она сказала, узнав, что Настуся стала женой султана?..

Гордость вспыхнула в ее душе. Отныне она не будет знать печали!.. Ей будут принадлежать неисчислимые сокровища… Ведь ей, как и всякой женщине, не чуждо желание обеспечить достаток себе и своему будущему потомству… И в то же время эти мысли причиняли ей боль и оставляли странный осадок внутри, как бурный поток после ливня.

Образ Богоматери Вратарницы не шел у нее из головы.

А луна будто звала покинуть келью.

Настуся встала, оделась и вышла на подворье.

Она подумала, что монастырские ворота в эту пору скорее всего будут заперты. Но ей будет достаточно просто побродить по дорожкам монастырского сада, чтобы почувствовать себя ближе к чудотворной иконе. Бесшумно, как кошка, она миновала султанскую стражу и приблизилась к воротам.

Они были открыты!.. Рядом цвели и благоухали кусты сирени и белого жасмина, и алые розы, и синие гроздья глицинии, и сплошь кроваво-красные персиковые деревца, чьи цветки походили на кровь на лике Богоматери… Опьянев от запахов, Настуся вышла за ворота… Ночь была ясная и тихая. Со стороны Геллеспонта и Пропонтиды не было даже слабого ветерка. А Эллинское море, гладкое, как зеркало, посеребренное лунным сиянием, замерло в неподвижности, словно большой пруд под Рогатином…

От воспоминаний о родном крае дрогнуло сердце Настуси, и глаза ее обратились к образу Божьей Матери.

Лицо ее показалось девушке совсем не таким, как днем. Оно было более задумчивым и мягким, хоть и по-прежнему суровым.

Молодая невольница в неудержимом порыве упала на колени и принялась целовать чужую землю. Снова с опаской взглянула на Иверскую икону, словно ожидая: вот-вот она разгневанно воскликнет, сойдет со своего места над вратами и прогонит ее со Святой Горы. Но икона строго молчала, словно готовилась выслушать ее молитвы.

И молодая невольница начала молиться с таким чувством, будто обращалась к живому человеку:

– Матушка Божья Вратарница! Твой Сын сказал всем людям: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам… Матушка Божья Вратарница с Иверской иконы на Святом Афоне! И я тебя прошу!.. И я ищу твоей защиты и покрова!.. И я стучусь к милосердию твоему!..

Перевела дух, взвешивая то, что хотела сказать ласковой Матери Божьей, которой ведомо, что такое боль. Да, сейчас она знала, что смогла бы вернуться на родину. Но с чем, к кому? Как узнать, живы ли мать и отец? Не женился ли Степан? И есть ли у нее право пренебречь неслыханной силой и властью, которую дано ей обрести?.. Тут снова вспомнилась цыганка-ворожея, посулившая: быть ей большой госпожой. Тяжело вздохнула Настуся и снова принялась молиться:

– Я бедная девушка из далекой страны, без дома и рода, среди чужих людей, одинокая, как былинка в поле! Меня вырвали из дома и привели сюда, далеко-далеко. Но я не прошу ни о воле, ни о счастье… Матушка Божья Вратарница! Подай мне лишь знак: что мне делать с моими сомнениями? Я не могу забыть ни мук несчастных пленников, ни пожарищ в родном краю. Может, ты хочешь, чтобы я, как смогу, уменьшила меру страданий родной земли? Подай мне хоть какой-нибудь знак от всемогущего Сына Твоего в единой Троице! Ведь Он знает все и обо всем заботится, даже о малом червячке. А боль души моей сильнее, чем боль растоптанного червячка. Я не хочу отрекаться от церкви, которой служит мой отец. Потому что тогда стану еще более одинокой, чем теперь. Но если не сделаю этого, не смогу помочь тысячам несчастных. Ты знаешь, что такое боль! Заступись за меня перед всемогущим Богом, сотворившим небо, и море, и ветер, и птиц небесных и заповедавшим людям творить добрые дела. Подай мне знак, Матушка Господня Вратарница! Может, ради этого и привела меня сюда дивная рука Божья степями и морями, чтобы я принесла мир и покой горящим селам и угоняемым в неволю женщинам и мужчинам?..