Андре Моруа - Превратности любви Страница 46

Как-то вечером, в январе 1922 года, Филипп сказал мне:

– На этот раз я решил окончательно; весной мы отправимся в Америку.

– Я тоже поеду?

– Разумеется. Я и собираюсь главным образом потому, что обещал вам. Мы проведем там полтора месяца. Работы у меня будет только на неделю; остальное время мы употребим на поездки, познакомимся со страной.

– Какой вы милый, Филипп. И как я рада!

Я действительно очень ценила его доброту. Сомнения в самой себе приводят к великой и простодушной покорности. Откровенно говоря, я не думала, что поездка со мной может доставить Филиппу большое удовольствие. Особенно благодарна я ему была за то, что он на два месяца отказывается от какой-либо возможности видеться с Соланж Вилье. Если бы он ее любил так сильно, как это мне порою казалось, он бы не мог расстаться с нею на такой срок – особенно он, столь ревниво относившийся к тем, кто был ему дорог. Значит, все менее серьезно, чем я предполагала. Помню, что весь январь я была в веселом, спокойном настроении и ни разу не докучала Филиппу своими жалобами и расспросами.

В феврале я поняла, что беременна. Я очень обрадовалась этому. Мне страстно хотелось иметь ребенка, особенно сына; мне казалось, что это будет второй Филипп, но такой Филипп, который по крайней мере лет пятнадцать будет принадлежать только мне. Филипп тоже обрадовался, и мне это было особенно приятно. Но начало беременности протекало у меня очень тяжело, и вскоре стало очевидно, что я не в состоянии вынести путешествие по морю. Филипп предложил отказаться от поездки. Но я знала, что он уже написал много писем, условился об осмотре фабрик, о деловых встречах, и я настояла на том, чтобы он не менял своих планов. Когда я теперь стараюсь понять, почему именно я добровольно обрекала себя на столь тягостную для меня разлуку, то нахожу этому несколько причин: во-первых, я знала, что становлюсь очень некрасивой; лицо у меня поблекло; я боялась, что не буду ему нравиться. Затем, мысль о том, как бы отдалить Филиппа от Соланж, по-прежнему владела мною, и ради этого я готова была пожертвовать даже присутствием мужа. Наконец, я не раз слышала от Филиппа, что именно разлука придает женщине величайшее могущество, что вдали от человека мы забываем его недостатки, его причуды, что тогда мы обнаруживаем, как много ценного, необходимого привносит он в нашу жизнь – чего мы не замечали только потому, что были слишком тесно связаны с ним. «Это все равно что соль, – говорил он, – мы даже и не сознаем, что потребляем ее, но стоит только изъять ее из нашей пищи, и мы, несомненно, умрем».

А что, если Филипп, расставшись со мной, обнаружит, что я – соль его жизни?..

Он уехал в начале апреля, посоветовав мне развлекаться, побольше бывать на людях. Несколько дней спустя после его отъезда я стала чувствовать себя лучше и попробовала выезжать. Писем от него еще не было; я знала, что их может не быть недели две, но все же меня охватила грусть, и надо было как-нибудь ее развеять. Я позвонила кое-кому из друзей, и мне показалось, что будет одновременно и корректно и уместно пригласить также и Соланж. Я долго не могла дозвониться; наконец лакей сказал мне, что она уехала на два месяца. Это привело меня в страшное волнение. Я решила – впрочем, весьма безрассудно, потому что это казалось совершенно невероятным, – что она уехала с Филиппом. Я спросила, оставила ли она адрес; мне ответили, что она в своем имении в Марракеше. Ну конечно, все ясно: она отправилась, как обычно, в Марокко. Однако, когда я повесила трубку, мне стало так нехорошо, что пришлось прилечь, и я погрузилась в долгие, печальные размышления. Так вот почему Филипп с такой легкостью отправился в поездку! Я чувствовала себя обиженной главным образом тем, что он мне ничего об этом не сказал, а сделал вид, будто великодушно приносит мне жертву.

Теперь, на расстоянии, я гораздо снисходительнее. Будучи не в силах отдалиться от нее и в то же время хорошо относясь ко мне, Филипп старался поступить как можно лучше и отдать мне все, что мог спасти от страсти, которая становилась все более очевидной.

Впрочем, первые его письма из Америки сгладили тягостное впечатление. Они были ласковы и очень колоритны; казалось, он сожалеет о моем отсутствии и хотел бы разделить со мной все то хорошее, что нашел там.

«Это – страна для Вас, Изабелла, страна комфорта и благоустройства, страна порядка и отличных изделий. Нью-Йорк мог бы превратиться в гигантский дом, управляемый аккуратной и всемогущей Изабеллой».

Или в другом письме:

«Как мне не хватает Вас, моя дорогая! Как мне хотелось бы видеть Вас здесь, вечерами, в комнате, единственный обитатель которой – чересчур деятельный телефон. Мы завели бы с Вами долгую беседу, одну из тех, что я так люблю; мы перебрали бы людей, вещи, виденные за день, и в Вашей милой ясной головке родилось бы много мыслей, для меня драгоценных. Потом Вы бы мне сказали – разумеется, не без колебаний и как бы равнодушно: «И вы действительно находите, что госпожа Купер Лоуренс, с которой вы просидели весь вечер, необыкновенная красавица?» В ответ на это я бы Вас поцеловал, и мы взглянули бы друг на друга, улыбнувшись. Не так ли, дорогая?»

Читая эти строки, я и в самом деле улыбалась, и я была благодарна ему за то, что он так хорошо меня знает и принимает такою, какая я есть.

XVII

Все в жизни неожиданно, и, пожалуй, даже до самого конца. Разлуку с Филиппом, которой я так боялась, я вспоминаю как относительно счастливую пору моей жизни. Я была довольно одинока, но много читала, занималась. Вдобавок я чувствовала большую слабость и много спала – даже днем. Болезнь – одна из форм душевного покоя, потому что она твердо ограничивает наши желания и заботы. Филипп был далеко, но я знала, что он доволен, здоров. Он писал мне прелестные письма. У нас ни разу не было ни малейшей размолвки, в переписке не мелькнуло ни малейшей тени. Соланж жила в глуши Марокко, от моего мужа ее отделяло семь-восемь дней морского пути. Мир казался мне прекраснее, жизнь – проще, приятнее; я так не воспринимала ее уже давно. Теперь мне стала понятна фраза, сказанная однажды Филиппом и показавшаяся мне чудовищной: «Любовь лучше переносит разлуку и смерть, нежели сомнения и измену».

Филипп взял с меня обещание, что я буду видеться с нашими друзьями. Один раз я обедала у Тианжей, раза два-три – у тети Кора. Она заметно дряхлела. Ее коллекция престарелых генералов, престарелых адмиралов, престарелых послов редела под натиском смерти. Многих ценных образцов недоставало вовсе, потому что нечем было их заменить. Да и сама тетя подчас засыпала в кресле, окруженная дружелюбными и насмешливыми гостями. Острили, что так вот, за обедом, она и умрет. Но я была ей по-прежнему признательна: ведь именно у нее я встретилась с Филиппом. И я не пропускала ни одного вторника. Два-три раза мне даже случалось завтракать с нею наедине, что в корне противоречило традициям этого дома, но как-то вечером я отважилась на откровенный разговор, и она его охотно поддержала. В конце концов я рассказала тете всю свою историю, начиная с детских лет, потом рассказала о замужестве, о роли Соланж и своей ревности. Она слушала меня, улыбаясь.