Джил Грегори - В ожидании счастья Страница 46

Вспышка света, тьма, грохот. Как будто стреляли ружья – нет, пушки. Боль раздирала ее, пронзала, выкручивала, захватывала и никак не хотела отпускать. Она кричала, но слышала только гром. И вдруг – светящаяся желтая вспышка.

Она поморщилась и попыталась прикрыть глаза рукой, но боль снова заполнила ее – пришла без предупреждения… такая ужасная… разрывала ее на части… такая острая.

Она кричала. По ее лицу стекал пот. Или дождь?

– Все хорошо, – успокаивал кто-то. Голос словно плавал в воздухе. Чья-то мягкая ладонь погладила лоб, щеку. Дотти Мей.

– Доктор здесь, Мэгги. Уже осталось недолго. Все будет хорошо.

Боль снова поглотила ее, разрывала внутренности, крепко удерживала и мучила, поднимала к самому потолку и бросала вниз.

Она тонула, захлебываясь в жестоких, невероятных волнах боли.

– Попробуйте расслабиться. – Странный голос – доктор Харви? – разозлил ее. Расслабиться? Она же умирает!

«Помогите мне!» – хотелось ей закричать, но ничего не получалось. Тогда, всхлипнув, она простонала:

– Помоги мне, Бен.

Но никто не мог ей помочь. Она извивалась, горя как в огне, думала, что сейчас сойдет с ума. Сойер, ей нужен Сойер! Он сделает так, что боль отступит. Как все неправильно… вся боль… Слишком, слишком…

Сойер знает, что делать… если бы только он приехал…

– Он идет! Тужься!

Вскрикнув, она стала тужиться изо всех сил, какие у нее остались.

Мальчик. Маленький мальчик с лилово-красным сморщенным личиком. Мэгги смотрела на ребенка, лежавшего в ее руках, и улыбалась.

Все ее существо заполнило облегчение, как чистая золотистая река. Она боялась, так боялась… Все эти месяцы она боялась, что, когда ребенок родится, она не будет его любить. Но она любила… Уже любила его!

Эта новая, щемящая любовь была такой нежной, хрупкой, что доставляла боль, даже большую, чем все схватки, вместе взятые. На ее глаза навернулись слезы.

– Мэгги, с тобой все в порядке? Ты не рада? Дотти Мей склонилась над ней, бледная, уставшая, но полная благоговейного восхищения при виде ребенка, которого произвела на свет Мэгги.

– Все хорошо, Дотти Мей. – Ее кожа и глаза горели. – Просто замечательно. Не правда ли, он красивый? Самый замечательный ребенок на свете!

Дотти Мей, непривычная к новорожденным, с сомнением пробормотала слова согласия.

Мэгги рассмеялась. Она подвинула ребенка повыше и коснулась его щеки губами.

Все ее тело, каждый мускул, каждая косточка болели от усталости, но она чувствовала себя возбужденной и словно парила, легкая и воздушная, как облачко. За окном спальни яркое солнце возвещало начало прекрасного майского дня.

– Джона, – сказала она, рассматривая крохотные пальчики младенца. Солнечный свет заливал комнату, теплый и трепещущий. – Джона, – тихо повторила она, – в честь моего отца. Ваше имя, молодой человек, Джона Блейк.

Только позже она заметила крошечное родимое пятнышко в форме полумесяца на левой ручке сына. Она замерла, с отчаянием глядя на эту отчетливую метку.

Горькое чувство заполнило все ее существо. Будь проклят Колин Вентворт! Будь проклят за то, что оставил свою отметину на ее ребенке! Она всегда считала себя добрым существом, но теперь ее захлестнула ненависть к человеку, который воспользовался ею, а потом бросил. В ярости оттого, что он имеет какое-то отношение к ее сыну, даже такое незначительное, как это маленькое родимое пятнышко, она несколько мгновений боролась с собственной неприязнью. А потом покрепче прижала к себе младенца.

Колин будет справедливо наказан – ведь он никогда не узнает своего сына, никогда не увидит мальчика, его собственную плоть и кровь. Родимое пятнышко станет единственным законным доказательством его принадлежности к роду Вентвортов, но таким жалким и несущественным, как травинка в прерии.

От этой мысли Мэгги успокоилась. Она поцеловала малыша и приложила его к груди.

«Пережить техасское лето – все равно что медленно забраться на огнедышащую гору». Так думала Мэгги, пока дни проходили за днями, а жара становилась нестерпимее. Сверкающие золотистые рассветы сдавались перед властью испепеляющего дня, единственным облегчением во время которого мог быть суховей, периодически проносившийся над выжженной солнцем прерией. Только к вечеру иногда еще можно было глотнуть свежего воздуха, сладкого и не иссушенного палящим солнцем.

Июньскими вечерами женщины Тэнглвуда приходили в себя после утомительного дня. Они сидели на веранде с Джоной, укачивая его и глядя в небо. Обычно в такие вечера Мэгги держала ребенка, Дотти Мей напевала своим нежным, чистым голосом, а Абигейл и Регина сидели на ступеньках веранды и пытались сосчитать звезды.

– А когда папа вернется?

Регги задавала один и тот же вопрос каждый вечер, и каждый вечер Мэгги отвечала ей:

– Как только продаст скот, солнышко, и как только подсчитает выручку, он сразу же прискачет к нам. Наверное, сейчас он лежит где-нибудь на своем одеяле и смотрит на ту же самую звезду, что и ты, вон на ту.

– Привет, па! Скажи, красивая звездочка? – кричала тогда Регги, а Мэгги и Дотти Мей смеялись. Только Абигейл опускала голову и что-то бормотала.

В середине июня Дотти Мей уехала от них, потискав на прощание обеих девочек, поцеловав Джону в лобик и обняв Мэгги с такой силой, как будто она больше никогда не увидит их.

Сэм Холкомб наблюдал за ними из фургона. Он должен был отвезти Дотти Мей в Гейтсвилл. Он сидел тихо, как ястреб, и терпеливо ждал, пока она распрощалась со всеми, а потом под слепящим солнцем направилась к нему, надвинув шляпку на глаза, чтобы спрятать слезы. Она забралась в фургон и села прямо и неподвижно. Мэгги решила, что она похожа на беззащитного птенца, которому нет возврата в родительское гнездо.

– Возвращайся поскорее! И помни, что я говорила тебе о Бакае! – закричала Мэгги, когда лошади тронулись и фургон покатился по прерии.

Дотти Мей была абсолютно не создана для работы в «Счастливой звезде», но Мэгги сомневалась, что она оставит салун, если только не подвернется что-нибудь более определенное в другом месте. Ее предположения подтвердились в ближайший месяц, когда в двух письмах, полученных от Дотти Мей, ни слова не говорилось о намерении перебраться в Бакай и только вскользь упоминалось о неудачной попытке устроиться на работу в шляпном магазинчике в Уэйко, где ей недвусмысленно указали на дверь.

Видимо, Дотти Мей смирилась со своей жизнью в салуне, но Мэгги чувствовала, что за легкомысленным тоном письма кроется отчаяние, и это ее очень беспокоило. Несмотря на то что в Уэйко у Дотти Мей была сестра, она оставалась одинокой совсем так же, как Мэгги на ранчо. Хорошо, если хоть несколько раз за месяц ей удавалось пообщаться с кем-нибудь, кроме Джоны, приемных дочерей и Тересы. Даже Сэм Холкомб отсутствовал уже почти неделю: он объезжал ранчо, чтобы проверить, нет ли в стадах слишком маленьких телят и истощенных и ослабленных животных, которые могут не перенести долгий путь до рынка.