Трагикомедия бродяги любви - Людмила Вячеславовна Федорова Страница 46

пряталась за клеткой с голубями и любовалась. А я и не подозревал, какое мне дело, чем молодая госпожа занята в саду?.. Это я сейчас понимаю, что она меня специально караулила, потом, в один день, когда Гоцци надолго уехал из имения, она пришла ко мне с домогательствами! Конечно, кому-то может показаться странным мой рассказ, а ты сравни худенького мальчишку-отрока и здоровую девицу-гренадёра, которая, мало того, что на шесть лет старше, так ещё высокая, да полная, как схватила двумя руками! Какое тут сопротивляться! Я, будучи мальчиком, до дрожи напугался и выполнял все её указания в постели, боялся тогда даже не сколько её физического превосходства, сколько то, что она шантажировала меня, что если я не отдамся ей, она подстроит всё так, наклевещет на меня, что Гоцци прогонит меня на улицу, а я боялся, конечно, оказаться бездомным, я ещё не закончил образование, я не был в состоянии самостоятельно обеспечивать себя, и её взгляд… полный такой нездоровой страсти, агрессии, как у хищницы, будто она, и впрямь, больная была. Вот и терпел вынужденно этот роман на четыре месяца. И каждый день, каждый день все четыре месяца письмо домой с одинаковыми словами: «Мама, папа, мне здесь очень плохо, у меня случилась беда, мне страшно больно, заберите меня, пожалуйста, домой!», и ни одной строчки в ответ. Ни одной! И я остался со своей бедой, с этим бесчестьем от Гертруды один на один. А Гоцци было всё равно, я зря питал надежды на его любовь. Ведь после первого раза я на нервной почве слёг с лихорадкой. Он же позвал врача…, и мне сейчас, как взрослому человеку не понятно, как они не заметили, что у меня отняли сегодня честь. Это надо быть слепым, чтобы не заметить синяки, когда я перед врачом снял рубашку, у меня все плечи синяками и ссадинами от рук Гертруды покрылись, тот красивый наряд, в котором я был днём, был порван, все кружева у рубашки в порыве страсти она порвала! Как такое не заметить? Почему не спросить? Мне кажется, просто Гоцци не хотел замечать этого, ему удобней было скрыть позор своей сестры, чем беспокоиться за меня! А я в том возрасте был запуганный замкнутый отрок, у которого не хватило силы духа самому жаловаться Гоцци. Когда же спустя четыре месяца он застал нас в спальне Гертруды на пикантном моменте, он просто выпорол сестру. А меня, якобы причину своего позора, обвинил в неблагодарности и лжи и выставил на улицу, не разобравшись, что творила за его спиной Гертруда со мной, что я не только не виновный, а пострадавший. И выгнал, его липовая любовь быстро сменилась гневом. А потом… холод и голод в театре господина Бруни и ночёвка под мостом, а дальше ненавистная работа куртизаном в юные шестнадцать лет и муки совести, стыд и тайком от всех слёзы, пока за два года немножко привык к статусу жигало. Куда я только не пробовал бежать от своего позора. Но всё напрасно! Вот, и превратил себя в двадцать три года из молодого человека в зрелого бывалого мужчину и обновился, зажил полноценной жизнью, милая моя Генриетта ненаглядная, только рядом с тобой! Ты мне показала радость и красоту жизни, потому что ты сама многогранна и прекрасна, как жизнь! И сейчас я не от них сбежал, когда мы увидели бедные районы, я от всего этого хвоста бесконечных страданий бежал! Вот, что может иногда скрывать красивая венецианская маска беспринципного куртизана и наглого альфонса…

… Джовано продолжал тихо плакать в течение всего рассказа и когда закончил, он попытался быстро вытереть слёзы, а они всё равно бежали из больших светло-табачных печальных глаз. Генриетта же сидела с настоящим холодящим ужасом, который был прекрасно виден на её юном нежном бледном личике. У неё в голове не укладывалось, как человек смог пережить столько боли, не сломаться, её от одного рассказа в дрожь бросало, а перед ней сидит человек, который мужественно вынес всё это, выжил и ещё имеет силы, пускай со слезами, но вспоминать это!!!

Кажется, что в сознании Генриетты всё перевернулось, она посмотрела на мир другими глазами, будто повзрослела, узнав такую жестокую прозу жизни, и не знала, что сказать на это, но ей очень хотелось что-то сказать любимому человеку такое, что как-то поддержало его, показать, что она на его стороне, что готова дарить любовь…

И любовь – великая вещь, она подсказала всё сама, юная Генриетта Риччи слегка прикрыла влажные глазки-шоколадки, тень густых ресниц которых стразу упала на светлое лицо леди, заботливо вытерла слёзы Джованни и тихо изрекла:

– Не смущайся, я теперь поняла, как тяжко тебе пришлось, я сочувствую тебе, не любой бы выдержал это, но ты справился, и я верю, что у тебя всё самое лучшее ещё впереди в жизни, ты – удивительный человек, достойный любви. И не стесняйся слёз, это не проявление слабости, просто иногда всем нужно поплакать для того, чтобы пережить накопленную боль, дать ей выход из души и начать жизнь заново. Я верю, что у тебя получиться все страдания оставить в прошлом и изменить свою жизнь, научиться радоваться, увидеть другие стороны бытия…

Большие светло-табачные глаза Джованни сразу загорелись радостью, он с благодарностью в голосе ответил:

– Спасибо, милая, драгоценная, самая лучшая моя, моя Генриетта! Спасибо за поддержку. А ты, правда, веришь, что в моей жизни что-то ещё может измениться к лучшему?

Генриетта мило обаятельно рассмеялась, прикрыв кокетливо женской нежной ладошкой свой милый вздёрнутый носик, со словами:

– Даже не сомневаюсь, милый! Ты – удивительно харизматичный человек!

И после этого у влюблённой парочки так весело прошёл пикник: и покушали, и в фанты играли, и рисовали, и в разные интеллектуальные игры, смешили друг друга, словно Генриетта стёрла из памяти Джовано все прошлые неурядицы, вдохнула в него совершенно новые силы. И, конечно, это сблизило влюблённую парочку ещё крепче, словно до этого все эти месяцы у них была так, увлекательная интрижка, а теперь их чувства стали сильнее на душевном уровне, всё стало серьёзно…

Глава «Казанова и Генриетта = настоящая любовь и препятствия для любви бродяги и леди»

Так в таком странном союзе юная леди и Джовано прожили ещё два месяца, два месяца счастья и любви, два месяца уюта и домашнего тепла. Джовано в приподнятом настроении особенно был успешен в сочинительстве художественных и научных книг, и всегда читал свои новые удачные работы Генриетте по вечерам у тёплого камина, они любили читать вместе разных великих писателей, а потом дискутировать о