Пьер Лоти - Исландский рыбак Страница 47

Интерес героя Лоти, этический и познавательный, лежит по ту сторону ценностной ориентации европейца. Путешествуя, он пытается вписаться в архитектонически организованное пространство экзотических стран, осознать себя, обновляющегося и возрождающегося, в окружении пагод, мечетей, минаретов, хижин на сваях, коралловых рифов, мараэ — могил древних таитянских вождей, разноцветных бумажных фонариков и зонтиков, соломенных плащей, карликовых деревьев и гигантских цветов. Привилегированное положение путешественника-иностранца позволяет герою вновь открыть реальность жизни как бытия, а не быта, бытия, свободного от императива формальной этики, преднаходимых целей, традиций, уклада, предначертанности, судьбы. Новизна психоделических переживаний расширяет его сознание, пробуждает заснувшее чувство причастности большому миру. Они, эти переживания, напоминают о себе безумным счастьем проливного дождя в прокаленной зноем Сахаре, ужасом разрушительного смерча, сокрушительного шторма, кровопролитного сражения, блаженством тени и благоуханием садов.

Цель путешествия в том, чтобы отдаваться бытию, становиться самим бытием, постигая его в беспечности, когда не тяготит душу необходимость даже в ее высшем проявлении — побуждении к творчеству. Ценностный мир героя Лоти — мир сосредоточенной на себе праздности, которая одна только позволяет проникнуться вкусом и содержанием жизни, а следовательно, ответить на вопрос: что есть человек? Меланхоличный герой Лоти как бы не живет в общепринятом смысле и в то же время живет более интенсивной, более насыщенной жизнью, чем его европейские собратья. Благодаря своей чуждости он видит быт остраненно, а следовательно, проникается его тайной, сокрытой от невидящего взора обыденности.

Такой быт не унижает, не обезличивает, не умерщвляет душу, подобно жалкому провинциальному быту рассказов Гофмана, Флобера, Чехова. Взгляд путешественника, «остраняя» вещи, оживляет их, преобразует в раритеты и курьезы, наполняет ими временной поток. Весомость и значимость каждому мгновенью придают вычурные прически нубийских женщин, религиозные празднества, экзотические блюда национальной кухни, роскошь базарной снеди, садовой и огородной. Театрализованное пространство населено актерами: башибузуками, дервишами, муэдзинами, бонзами, рикшами, мусме — «куколками с этажерки», носящими экзотические имена цветов и фруктов: Жасмин, Хризантема, Слива…

Привилегированному взгляду путешественника статичный мир раскрывается как непрерывная изменчивость, как сама История. Путешествие — перемещение в пространстве — превращается в изменение во времени. Лоти в полной мере использует эта потенциальные возможности романа путешествий. Хронотопическое осмысление героя вырастает в аллегорию жизненного пути. Жизненный путь, как смысловая категория, соотносит любовь к родине с мистической привязанностью к новым местам, к пережитому. Проведя в Сенегале в общей сложности 5 лет, Жан Пейраль («Роман одного спаги») невыносимо скучал по дому, однако накануне отъезда впал в тоску по Африке. Жану необходимо пережить этот опыт иррациональных превращений, осознать, что «человек всегда привязывается к тому месту, где ему довелось много страдать». Сам того не ведая, Жан «всей душой полюбил свою арабскую феску, саблю, коня и эту огромную, Богом забытую страну с ее пустыней». Оказывается, на родине он способен тосковать по Африке не меньше, чем в Африке — по родине.

В то же время чужая культура, какой бы многообещающей она ни казалась, остается замкнутой, непроницаемой, «невыразимой». И сам Лоти — загадка для окружающих. Рараху нарекла его зловещим именем Мата Рева, где Рева — небесная твердь и одновременно пропасть, бездна, тайна. Лоти — «науна»: «человек из сказочной страны, раскинувшейся за дальними морями».

Но и тема жизненного пути не вырастает в конструктивный принцип романов Лоти. Она управляется реальностью более могущественной, чем человеческая судьба — текучестью душевных состояний, этим психическим аналогом универсальной изменчивости, вовлекающей в свой водоворот национальные культуры, народы, страны, континенты. На определенном этапе жизненного пути герой оказывается перед фактом этой высшей реальности — взаимообусловленности всего и вся. Ощутив на своем лице ее дыхание, он пугается, отступает, превращается в загадку для самого себя. Загадочность бытия — важнейший мотив романов Лоти. Иссушаемая чахоточным кашлем Рараху ввергается после отъезда Лоти в беспутную жизнь. Утоливший тоску по родине Лоти бросается в Саутгемптоне «в водоворот разгула». Зачем, если он по-прежнему любит Рараху? Что и кому он призван доказать? Быть может, он попросту безвольно отдается изменчивости, ее верховной власти, которая вершит вовне и внутри человека свое непостижимое дело разрушения? «Зачем не спросясь дали мне жизнь? Смысл существования — неразрешимая загадка для меня», — признается Лоти.

И все же логика иррациональных превращений, попирающих истину «сущего», в конце концов выводит на символический смысл судьбы, на отдаленную, вырисовывающуюся в перспективе цель жизненного пути. «Все случайно в этом мире, лишено связи, значения и смысла, — писал Н. А. Бердяев. — Обнаружить смысл можно, лишь пережив его в духовном опыте, лишь обратившись к духовному миру. Смысл доказывается лишь жизнью, исполненной смысла, он показывается сознанием, обращенным к миру смысла, сознанием символическим, ознаменованным, связывающим, означающим».[65] Отразившийся в романах Лоти жизненный и душевный опыт писателя — не только элегия по утраченной одержимости жизнью. Меланхолия его героя может быть осмыслена как момент становления духа. Время и пространство жизни даются герою Лоти для искупления его ограниченности и односторонности в очищающем душу и расширяющем сознание страдании.

Как это часто бывает у Лоти, жизнь, вовлекающая героя в свой круговорот, куда неожиданнее и эвристичнее самых смелых, самых безрассудных прогнозов и ожиданий. Жан Пейраль презирал свою чернокожую возлюбленную, лживую и лицемерную, продавшую за бесценок в угоду очередному капризу его часы — трогательный подарок престарелого отца. У Жана не осталось к ней «никаких чувств, ни жалости, ни нежности». «Она раздражала его своей лживостью и лукавством», и он изгнал ее из дома и из своей жизни. Но эта девочка-подросток родила ему сына, а когда Жан погиб, отыскала его в «краю Диамбур» и умертвила на его груди сначала малютку, а потом и себя.

Трагически углубляющаяся от романа к роману непредсказуемость вырастает в доминанту творчества Лоти. В романе «Исландский рыбак» она получает символическое выражение в образе морской стихии, пучины, притягательной и смертоносной. Шторм — прообраз «яростного мира», «беспричинного и бесцельного, загадочного, как жизнь и смерть». Так понятое бытие обеспечивает жизни и смерти героя Лоти единое пространство. Загадка буйствующей пучины-жизни вырастает в неоговоренную, но неизменно подразумеваемую, неустанную заботу Пьера Лоти. Ему открылась такая множественность составляющих душевной жизни, которая позитивизмом оценивается как абсурд, а экзистенциальной антропологией — как безграничная, захватывающая дух свобода.