Виктория Холт - Фаворитки Страница 48

Вдруг Мария-Беатриса почувствовала на себе пристальный взгляд пары темных глаз. Она упала на колени и тут же была поднята изящными руками короля, который, глядя ей в лицо, увидел ярко заблестевшие глаза с готовыми пролиться слезами, заметил задрожавшие губы.

— Что вы, что вы, сестричка, — сказал он своим нежнейшим и мелодичнейшим голосом, — я необыкновенно рад видеть вас здесь. Мы с вами будем друзьями.

Мария-Беатриса вложила свои ручки в его руки. Ее не беспокоило, что он король, она осознавала лишь то, что его слова, его улыбка, его необыкновенное обаяние делали ее счастливой и придавали ей уверенность.

Король продолжал удерживать ее ручку, а она чувствовала, что, пока он вот так ее держит, она почти довольна, что приехала сюда.

Он делал так, что она постоянно была с ним рядом во время торжеств. Он давал понять, что она может вполне полагаться на него, пока полностью не освоится в новой для нее стране. Он сказал ей, что она напомнила ему свою родственницу Гортензию Манчини, одну из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел в своей жизни. Он хотел жениться на Гортензии, но ее дядя решительно воспротивился этому.

— В те дни я был странствующим изгнанником. Совсем невыгодная партия. Но я никогда не забывал прекрасную Гортензию, а вы так на нее похожи… это приятно… очень приятно.

Когда они плыли к Уайтхоллу, она тоже была с ним рядом. Она слышала, как люди с берегов реки приветствовали его, и ей было ясно, что все они его любят, что они покорены его непреодолимым обаянием так же, как и она.

Он указал ей на Уайтхоллский дворец, к которому они направлялись.

То, что она стояла с ним рядом, подействовало на нее успокаивающе. Ее матери было приятно видеть непринужденную приветливость короля по отношению к ее дочери, успокаивало и то, что у дочери улучшилось настроение.

Придворные наблюдали за ними.

— Не ошибся ли я? — с манерной медлительностью спрашивал Рочестер. — Кто из них новобрачный — Карл или Иаков?

— Его величество старается помочь ребенку почувствовать себя непринужденно, — заметила Нелл.

— Иаков безуспешно пытался сделать это, — вступил в разговор Бекингем. — Увы, бедный Иаков! Мне кажется, что наш милостивый повелитель смог бы преуспеть во всем, если бы захотел, а его брат преуспел бы, если бы смог.

Легкой походкой к ним приблизилась Луиза. Ее слегка забавлял пышный, красочный наряд Нелл.

В глазах Нелл вспыхнул недобрый огонек. Ей было неприятно думать всякий раз, когда она видела эту женщину, что она стала теперь герцогиней Портсмутской, в то время как ее маленькие Карл и Иаков носили лишь фамилию Боклерк, а она сама была просто мадам Гвин. Герцогиня полагала, что Нелл едва ли достойна внимания. Но все же она держалась снисходительно.

— Вы разбогатели, как можно видеть по вашему платью, — сказала она весело. — И выглядите вполне изящно для того, чтобы быть королевой.

Нелл воскликнула:

— Вы совершенно правы, мадам. И я вполне шлюха для того, чтобы быть герцогиней.

Герцогиня двинулась дальше, ей вслед раздался смех Нелл, Бекингема и Рочестера.

Лицо Луизы осталось бесстрастным. Она полагала, что Рочестер дурак, постоянно изгоняемый с королевского двора за непристойности, адресуемые всем вокруг без разбора, включая короля, его распутство сведет его скоро в могилу, нет нужды о нем думать. Что касается продавщицы апельсинов — бог с ней, с шутихой. Кроме того, королю она нравится, и он будет противиться предложению запретить ей бывать при дворе; оружием Нелл Гвин были колкости, а в этом искусстве Луиза не могла с ней соперничать. Игра словами нелегко давалась Луизе даже на ее родном языке. Но с ними был человек, который вскоре в полной мере ощутит на себе ее недовольство. Милорд Бекингем уж давно мог бы перестать похваляться своим влиянием, если бы она этого захотела.

Герцог Монмут был доволен женитьбой герцога Йоркского.

— Ничего другого он сделать и не мог, — говорил он своим закадычным друзьям, — чтобы больше меня обрадовать. Люди пришли в ярость. И разве их можно винить? Мой дядя сущий дурак, если думает, что ему удастся ввести католичество в Англии.

Ему доложили, что Росс, его старый слуга, хочет повидать его, а когда Росса пустили к нему, ему стало ясно, что Росс хочет сообщить ему что-то без свидетелей.

Монмут тут же провел его в укромное место, где они могли поговорить наедине. Росс смотрел на него с тем восхищением, которое Монмут привык видеть в глазах многих окружающих его людей.

— Позвольте мне, ваша милость, — сказал Росс, — хоть минутку поглядеть на вас. Я помню вас малышом — самым живым и красивым малышом, за которым мне когда-либо приходилось присматривать. Мне приятно видеть вас в добром здравии.

Монмут терпеливо слушал. Он любил восхваления.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросил он.

— Лишь одно, имеющее отношение к вашей милости, раздражает меня.

— Неудачный поворот судьбы? — подсказал Монмут.

— Именно. Что за король получился бы из вас! Сколько людей толпилось бы на улицах, выкрикивая приветствия, если бы вас звали, как наследника престола, принцем Уэльским — Иаков, принц Уэльский, а не Иаков, герцог Монмутский.

— Всего лишь формальность… всего лишь подпись на документе… — тихо проговорил Монмут.

— И из-за этого страна лишается лучшего короля, который когда-либо мог бы у нее быть!..

— Вы, Росс, пришли ведь не только затем, чтобы сказать мне это?

— Нет, милорд. Когда я наблюдал, как вы учились ездить на лошади или владеть шпагой, я, бывало, представлял себе, что когда-нибудь король признает вас своим законным сыном. Я, бывало, так ясно все это себе представлял… Что его величество пошлет за вами, когда вам исполнится год или чуть больше… и это случилось. Что его величество вас очень любит… и это тоже случилось. Что его величество объявляет о женитьбе на вашей матушке и о том, что вы наследуете корону…

— Но этого не случилось, — с горечью сказал Монмут.

— Это все еще могло бы быть, милорд.

— Каким образом?

— Чует мое сердце, что у вашего отца и Люси Уолтер была формальная брачная церемония.

— Мой отец утверждает, что ее не было, и я вполне этому верю. Итак, поскольку португалка бесплодна, он с большой радостью признал бы меня своим законным сыном. Если бы совесть ему позволяла…

— Совесть королей часто обслуживает выгоду… но о присутствующих не говорят.

— Вы хотите сказать, что мой отец отрицает факт брака, который имел место? Но почему?..

— Почему, милорд? Ваша матушка была… снова прошу прощения… женщиной, у которой было много любовников. И ее положение не позволяло ей выйти замуж за короля. Ваш отец в то время был молод — ему было всего восемнадцать лет, — а молодые люди часто совершают неблагоразумные поступки. Та, которая была достойна стать женой принца в изгнании, не могла принадлежать правящему королю.

— Вы что-то знаете, Росс. Вы хотите сказать, что мой отец был женат на моей матери?..

— Я просил Козина, епископа Даремского, дать мне свидетельство о браке. — Росс лукаво улыбнулся. — Оно могло у него быть. Он был капелланом в Лувре для тех, кто принадлежал к англиканской церкви во времена революции в Англии.

— Росс, вы добрый малый! И что он говорит?

— Он утверждал, что никакого свидетельства не было. Он с негодованием спросил меня, уж не предлагаю ли я ему подделать его.

— Ну и… что — теперь он обещает представить его?

— Он умер.

— Тогда какой от него прок?

Лицо Росса медленно расплылось в улыбке.

— Мои друзья — а они и ваши тоже — готовы поклясться, что, умирая, он прошептал о черной шкатулке, в которой находилось свидетельство, подтверждающее, что Люси Уолтер была женой вашего отца.

— Росс, вы самый хороший друг, какой только может быть на свете…

— Я относился к вам как к сыну, когда стал вашим дядькой в доме милорда Крофта. И я сделаю все, чтобы ваше заветное желание исполнилось.

— Спасибо вам. Росс, спасибо… Но ведь мой отец жив… Что он-то скажет об этой… черной шкатулке?

Какое-то мгновение Росс молчал, потом сказал:

— Король, ваш отец, любит вас. Страна не хочет короля-католика. Герцог Йоркский, отказавшись от поста первого лорда адмиралтейства, тем самым обнаружил свою приверженность папизму. А теперь вот эта женитьба. Король любит мир и покой… Он любит мир больше, чем правду. И он любит вас. Он любит своих детей, но каждый знает, что его любимцем является его старший сын. Очень может быть, что он — и я, относясь к вам по-отцовски, понимаю его чувства — из любви к вам согласится с этой историей о черной шкатулке.

Монмут обнял своего старого слугу.

— Вы, — Сказал он, — мой лучший друг. Я никогда этого не забуду.

Росс опустился перед ним на колени и поцеловал руки герцога.

— Да здравствует принц Уэльский! — провозгласил он.

Монмут молчал, его темные глаза сияли, ему слышались приветственные возгласы народа, голова его уже ощущала тяжесть короны.