Жюльетта Бенцони - Время любить Страница 48

– Удались, Морайма. Я позову тебя позже…

И они остались вдвоем. Тогда калиф встал. Он был не очень высок, ноги его казались слишком короткими по сравнению с мощным торсом, облаченным в зеленого шелка халат, подпоясанный широким поясом с крупными изумрудами. Подходя к молодой женщине, он улыбнулся:

– Не дрожи. Я не желаю тебе зла!

Он говорил по-французски, и Катрин не скрыла удивления:

– Я не дрожу. Но откуда вы знаете мой язык?

Улыбка обозначилась четче. Мухаммад был теперь совсем близко от молодой женщины, и она могла вдыхать легкий аромат вербены, исходивший от его одежды.

– Монарх должен сам понимать послов. Толмачи слишком часто неверно исполняют свой труд… или продаются! Один пленник, святой человек из твоей страны, обучил меня этому языку, когда я был еще ребенком.

Длинные и тонкие пальцы Мухаммада стали снимать покрывало, которое скрывало голову. Он делал это медленно, мягко, с утонченностью любителя искусства, который открывает, развертывает драгоценное произведение, с давних пор ему желанное. Нежное лицо под короной золотых волос появилось под маленькой круглой тюбетейкой, расшитой мелким жемчугом, потом изящная шея. Упало еще одно покрывало и еще одно. Морайма со знанием дела истинной художницы, для которой желание мужчины не имеет никаких секретов, надела на Катрин много покрывал, зная, с каким удовольствием ее хозяин будет их снимать одно за другим. Под множеством легких лепестков на Катрин были только широкие плиссированные шаровары, сделанные из такой же вуали и подхваченные на щиколотках и на бедрах жемчужными нитями, заплетенными в косички. Молодая женщина не двигалась. Она давала возможность тонким рукам действовать по их усмотрению, и они по мере того, как исчезали покрывала и толщина их уменьшалась, делались все более ласковыми. Ей хотелось понравиться этому симпатичному человеку, который проявлял себя нежным по отношению к ней, не прося ее при этом, в конце концов, ни о чем, кроме часа удовольствия… того самого удовольствия, которое Жиль де Рец взял у нее силой, которого цыган Феро добился при помощи зелья и которое она сама отдала Готье. Столько мужчин прошло в ее жизни! И этот, конечно, не был из них наихудшим.

Скоро муслин пал на лазуритовые плиты гигантскими лепестками роз. Руки калифа ласкали теперь обнаженное тело Катрин. Потом Мухаммад отходил на несколько шагов, чтобы получше ее разглядеть в мягком свете золотых ламп. В черной глубине высоких кипарисов в саду запел соловей, и Катрин вспомнила о том соловье, которого она услышала, переступив порог высоких красных ворот Аль Хамры. Может быть, это был тот же маленький певец?..

Навстречу песне соловья мягко раздался в темноте голос Мухаммада:

Я розу зари в саду сорвал,И песнь соловья поразила меня.Любовью к розе, как я, он страдал,И утро страдало от слез соловья.Я долго ходил по аллеям печальным,Пленник той розы, того соловья…

Стихи были прекрасны, и низкий голос калифа придавал им еще большее очарование, но стихов он не дочитал. Мухаммад приблизился к Катрин и припал к ее губам. Затем поднял молодую женщину на руки и унес в сад.

– Место розе среди ее сестер, – прошептал он. – Я хочу сорвать тебя в саду.

Под сенью жасмина, на мраморных плитах у зеркальной воды, в которой отражались звезды, были разложены подушки. Мухаммад опустил на них Катрин, потом с нетерпением сорвал с себя халат и отбросил его. Тяжелый пояс с изумрудами упал в воду и исчез в ней, а калиф не сделал ни движения, чтобы его удержать. Он заключил в объятия молодую женщину, вздрагивавшую, но не сопротивлявшуюся причудливому колдовству, таившемуся в этом человеке, в этой великолепной, утопавшей в ароматах ночи, которую нежной музыкой сопровождали шепот воды и пение соловья. Мухаммад был опытным любовником, и Катрин послушно отдалась его нежной игре, под волнами сладостного удовольствия гоня от себя чувство вины и разбавляя его пополам с чувством мести, которое тоже не было для нее лишено своего особого вкуса.

И большое зеркало воды, в котором отражался тоненький серп серебристой луны, вдруг затихло, чтобы лучше отразить двойной образ слившихся тел.

– Отдай ветру аромат букета, сорванного с твоего лица, я стану дышать ароматом тропинок, которых касаются ноги твои… – шептал калиф на ухо Катрин. – Словно ты замешена на цветах из этого сада, Свет Зари, и твой взгляд чист, как прозрачны его воды. Кто же научил тебя любви, о, самая благоуханная из роз?

Катрин благословила тень от жасмина, что скрывала их и сделала незаметной внезапно проступившую краску у нее на лице. Калиф был прав, она любила любовь, и, если ее сердце отдано было только одному-единственному на свете мужчине, тело ее могло ценить изощренные ласки мастера искусства сладострастия. Она сказала с некоторым лицемерием:

– Я твоя рабыня, о господин мой, и я только подчиняюсь тебе.

– Правда? Я надеялся на большее, но для такой женщины, как ты, я смогу и подождать сколько понадобится. Я научу тебя меня любить сердцем так же, как и телом. Здесь у тебя не будет другого занятия, кроме того, чтобы каждую ночь давать мне еще большее счастье, чем накануне.

– Каждую ночь? А другие твои жены, господин?

– Кто же, испробовав божественного гашиша, станет довольствоваться безвкусным рагу?

Катрин вспомнились дикие глаза Зоры. Мухаммад предлагал ей роль фаворитки, и Катрин догадывалась, что угрозы Мораймы не удержат египтянку на пути к убийству, если с Катрин калиф забудет всех прочих женщин, и Зору в частности.

– Ты делаешь мне много чести, господин, – начала она, но под портиком появился отряд факельщиков, осветив ночь красноватыми отсветами.

Мухаммад приподнялся на локте и, нахмурив брови, с недовольством смотрел, как те приближались.

– Кто это осмелился беспокоить меня в такой час?

Факельщики сопровождали высокого и худощавого молодого человека, с короткой черной бородой, в тюрбане из пурпурной парчи. Катрин узнала одного из охотников, которые в то утро сопровождали Арно.

– Кто это? – спросила она.

– Абен-Ахмед Бану Сарадж, наш великий визирь, – ответил Мухаммад. – Стряслось что-то серьезное, иначе он не осмелился бы прийти сюда…

Мгновенно Мухаммад, который совсем недавно шептал стихи и страстно ласкал ее, превратился во всемогущего калифа, перед которым преклонялось всякое существо. Он накинул халат и выступил на освещенное пространство. При виде его факельщики встали на колени, а великий визирь пал ниц в песок аллеи.

– Что случилось, Абен-Ахмед? Что тебе нужно в такой час ночи?

– Только опасность могла привести меня к тебе, повелитель верующих. Твой отец, храбрый Юсуф, покинул Джебель-аль-Тарик[5] во главе своих берберских всадников и направляется к Гранаде. Мне показалось, что тебя нужно предупредить незамедлительно…