Роберта Джеллис - Дракон и роза Страница 48

Вдовствующая королева устроила сцену. Ланкаширец до мозга костей, Уиллоубай, заинтересованный только в выполнении приказаний Генриха и равнодушный к прошлому статусу вдовствующей королевы, лаконично произнес:

– Мадам, я вас свяжу, заставлю замолчать и брошу в закрытую повозку, где никто вас не увидит и не услышит, если вы не поедете со мной по доброй воле.

Он говорил это всерьез, разместив их вместе в одной комнате, и стоял на страже, пока слуги укладывали их вещи. Через окно можно было видеть вооруженных людей в зелено-белом одеянии Тюдора.

– Куда вы нас везете? – спросила Элизабет испуганно, а про себя подумала, что они – пленники, их тоже, может быть, упекут в Тауэр, и они никогда не увидят света.

– В дом твой матери, милочка, – ответила Маргрит. – О, не обращай внимания на этот мрачный эскорт и на грубость Роберта. Я думаю, его воспитали в конюшне. Я еду с тобой, а мой сын внезапно решил, что я не так еще стара, чтобы позаботиться о себе. Кроме того, мы будем наблюдать за процессией из дома лорда-мэра. Действительно, мужчины порой слишком глупы, когда думают, что женщина нуждается в защите. Генрих говорит, что толпа, когда напьется, может быть опасной. В доме лорда-мэра будет безопасней.

Оправдание звучало неубедительно, но Элизабет приняла его в полном молчании. Ее мать с постоянной сменой планов была причиной всего происходящего. Хотя нет, во всем виновато ее рождение. Она не могла сердиться на леди Маргрит, хотя сознавала, что Маргрит по доброте душевной взвалила на себя эту неблагодарную ношу, дабы избавить их от страха и тягот реальной тюрьмы.

Она так и сделала, почти поссорившись со своим сыном по этому вопросу.

– Я не позволю им свободно передвигаться и замышлять невесть какие планы, чтобы досадить мне, – огрызнулся Генрих, когда Маргрит запротестовала против его планов поместить их в Тауэр вместе с Уорвиком.

– Элизабет ничего не будет замышлять, пока ты не принудишь ее к этому.

– Матушка, это не будет долго продолжаться, – не сдавался Генрих, слабея. – Тюрьма – не место для женщины, даже для такой, как вдовствующая королева. Два или три месяца, не более. Как только я буду коронован, и парламент признает меня, они смогут жить там, где захотят. К тому времени мои люди займут все ключевые посты в стране.

– И ты погубишь свою жизнь, имея жену, которая тебя ненавидит. Генрих, у нее нет пока этого чувства. Она не виновата в том, что ее мать и отец причинили тебе вред. Не делай этого.

– Ваша мать по-своему права, – сказал Джаспер. – Я не сторонник йоркширцев, но если вы их не убьете, то вы не должны приводить йоркширцев в ярость, обращаясь таким образом с женой и дочерью Эдварда. Вся страна ополчится против вас, если такие известия просочатся.

Генрих охватил голову руками.

– Что же мне тогда с ними делать? Что больше понравится стране? Вооруженные люди, чтобы стеречь их или же их изоляция в каком-либо отдаленном поместье?

Джаспер выглядел обеспокоенным, но Маргрит улыбалась.

– Оставь их мне, Генрих. Я знаю, как обращаться со вдовствующей королевой, и не вижу причины, по которой сыну не следует установить охрану вокруг своей драгоценной матери. Я буду хорошим заложником в руках твоих врагов.

– Но я хочу, чтобы ты была завтра со мной. Ты столько сделала, чтобы добиться этого.

– Нет, дорогой. Триумф должен быть твоим. Ты один должен нести эту ношу, и ты один должен предстать перед глазами народа.

Вступление Генриха в Лондон было триумфальным. Но его не покидала тревога. Лондонцы слыли людьми независимыми и решительными, которые в прошлом поддерживали йоркширцев. Однако они с энтузиазмом приветствовали короля ланкаширцев. Мэр и олдермен города, облаченные в пурпурные мантии, протиснулись вперед, чтобы поцеловать руку того, кто «сумел победить такого жестокого и ужасного тирана». Горожане тоже толпились вокруг, выкрикивая в знак одобрения слов мэра приветственные возгласы и бросая цветы. Генрих почувствовал облегчение, ибо лондонцам было свойственно молчать с угрюмым видом или же более энергично выражать свое несогласие, используя камни и мусор. Когда-нибудь, мрачно размышлял Генрих, это может стать его судьбой, но сегодня они любили его, и он старался двигаться черепашьим шагом, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону с тем, чтобы все могли его хорошенько разглядеть.

На каждом главном перекрестке процессия останавливалась, в то время как рядом разворачивалось что-то вроде пышного зрелища. Произносились хвалебные речи в стихах, и Генрих молился про себя о том, чтобы безнадежно не запутаться в смешении языков, выступая с ответными речами. Если он ошибался, то никто, казалось, этого не замечал, а Генрих был слишком взволнован, чтобы долго беспокоиться по этому поводу. На ступенях кафедрального собора Св. Павла лорд-мэр выступил еще с одной речью, еще более лестной для короля, где было объявлено о добровольном даре в размере тысячи марок со стороны городских гильдий. В соборе знамена, которые Генрих захватил при Босворте, славили Всевышнего, и была исполнена благодарственная молитва «Тебя, Бога, хвалим».

Генрих ощущал дрожь в теле, его душили слезы. Он понимал, что причиной этого был голод и изнеможение, но он также сознавал, что сильнейшее воздействие оказывало его очевидное душевное волнение, и у него не было сил себя контролировать. К счастью, церемония подходила к концу, иначе бы приятное возбуждение Тюдора долго не продлилось. Ему было разрешено удалиться во дворец епископа Лондонского, где он полностью бы лишился сил, если бы Пембрук и Пойнингс не поддержали его. Генрих немедленно лег в постель по настоянию своего дяди, графин вина и простая пища привели его в чувство. Подождав, пока Джаспер позволил себе выйти, чтобы рассказать Маргрит о той части церемонии, которую она не видела, Генрих вызвал своих советников. Первым в дверях появился священник, и король как раз собирался принести ему тактично свои извинения за невнимание, когда узнал его.

– Фокс! – весело вскрикнул Генрих.

– Сир, – ответил Фокс и наклонился, чтобы поцеловать его руку.

– Как я скучал по вам! Вы назначены здесь моим главным секретарем. Вы не слишком устали, чтобы работать?

Фокс прикусил нижнюю губу.

– Я человек предусмотрительный, Ваша Светлость. Зная вас, я хорошо поспал ночью перед тем, как появиться. Я готов ко всему.

– Вы благоразумны. Возьмите у Пойнингса список убитых людей Глостера и список тех, кто находится в плену или нашел убежище. Их имущество следует использовать для вознаграждения моих людей, но я хочу, чтобы ни один из наследников не был лишен абсолютно всего. Достаточно взять под стражу жену и детей каждого погибшего и содержать их благопристойно, но не в роскоши. Вы можете рассчитать такие потребности?