Елена Арсеньева - Карта любви Страница 49

Испуганный лебедь стрелою понесся к берегу, выскочил на камни и, подняв крылья, стряхнул с себя тучу брызг, окатив ими оторопевших пана Жалекачского и его сподвижников.

Шляхта дружно отшатнулась, кроме самого пана, который и без того был мокрый, а потому лебедь, успокоенный его неподвижностью, к нему и двинулся, косолапо переваливаясь.

Рука Жалекачского медленно поднималась для крестного знамения — да так и застыла, а с губ его сорвался крик:

— Да ведь это гусь!

И тогда белый гусь вытянул шею, растопырил крылья и закричал:

— Га-га-га! — словно во всю глотку хохотал над теми, кто принял его за золотого лебедя Завиши Черного.

Что было дальше, Юлия не видела: чья-то рука схватила ее за руку, с силою дернула; чей-то шепот раздался у самого уха:

— Не стой! Бежим скорее!

Но столько потрясений пережила Юлия за сегодняшний день, что всего только и смогла, что вяло улыбнуться и промямлить:

— Ванда? Как ты здесь?..

Договорить ей не удалось: Ванда с силой потащила ее за собой — и через мгновение блеклый зимний свет ударил по глазам Юлии, на миг ослепив ее, а влажный, прохладный запах свежего снега опьянил крепче самого крепкого из вин пана Жалекачского.

14

ТАЙНАЯ ЖЕНА ЗИГМУНТА СОКОЛЬСКОГО

— А красиво было, ну скажи, что нет? — никак не могла успокоиться Ванда. — Лихо я все придумала?

— Ой, лихо, лихо! — все еще с трудом соображая от восторга и внезапности, отвечала Юлия. — С ума сойти! Особенно этот золотой свет, когда лебедь, то есть гусь, плыл по озеру…

— Как говаривал незабвенный Аскеназа, освещение — первая забота на сцене! — захохотала донельзя довольная собою Ванда так, что ее конь встревоженно запрядал ушами, и Юлия тоже залилась смехом.

Теперь они могли себе это позволить: погони не было!

Кинувшись друг к другу, как люди, которые и не надеялись, что останутся в живых и опять увидятся, девушки тут же вскочили на коней (Юлия успела только ахнуть, увидав рядом с конем Ванды еще одного, для нее) и погнали во всю прыть, не разбирая дороги, причем Юлия все время оглядывалась, смертельно боясь услышать истошные крики и топот близкой погони, или порывалась докричаться до Ванды со словами благодарности, но та, пригнувшись к гриве, вновь и вновь погоняла коня, словно ничего не слышала. Да и то! Сейчас главное было очутиться как можно дальше от драконова логова.

Они скакали весь день, пока кони не начали заплетаться ногами, а тело Юлии не заболело, будто избитое, и лишь тогда Ванда наконец сжалилась и позволила свернуть к корчме, притулившейся на перекрестке.

Корчмарь, к их несказанному веселью, оказался поразительно похож на старого знакомца Шимона Аскеназу, только изрядно постаревшего, отощавшего и немытого, а потому это имя теперь не сходило с их смеющихся уст, и огорчало веселье Юлии только одно: Ванда так и не позволила ей высказать все, что накопилось на сердце, а на восторженно-недоуменный вопрос: «Почему ты ждала меня? Почему помогала мне?» — ответила хмуро: «Я тебе должна!» — и больше об этом не заговаривала, зато вдоволь потешила Юлию, пересказывая историю своего краткого, но пламенного знакомства с «парижским бедуином» (кстати сказать, это на его коне теперь скакала Юлия). Встретились они неподалеку от замка дракона, где блуждала охваченная беспокойством Ванда, не представляя, как вызволить подругу, попавшую в беду. От какого-то холопа ей удалось узнать, что ни одному «гостю» замка не удается уйти оттуда по своей воле, а сонмище прихлебателей и приживалов глаз не спускает с каждой новой игрушки пана, так что для спасения Юлии необходимо было измыслить нечто невероятное, ошеломляющее — что Ванда и сделала. Одурачить Ржевусского ей труда не составило: после того, как Ванда разделила его пыл прямо на спине лошади, экзотический путешественник пришел в такой восторг, что поклялся выполнить любую ее просьбу.

— Да уж, выполнил! — пробормотала Юлия, вспоминая, как «доходчиво» объяснялся с ней Ржевусский, какую тьму нелепиц нагородил вокруг простой просьбы: чтобы Юлия отыскала вход в подземелье. Мизансцена с гусем была приготовлена Вандой на случай погони за подругою и, оказавшись весьма кстати, была проведена со всем блеском. Надо полагать, когда Жалекачский очухался от разочарования и сообразил, что его обманули — раз, а добыча ускользнула — два, бросаться в погоню было уже безнадежно поздно… Да и куда? На все четыре стороны?

Юлия немного беспокоилась за Ржевусского, на коего неминуемо должен был обрушиться новый взрыв злобы пана дракона, но Ванда так холодно пожала плечами: «Не волнуйся! Он найдет защиту под ближайшей юбкой!» — что Юлия вновь ударилась в хохот: ее подруга отменно понимала мужскую природу! Но Ржевусский-то! Хорош знаток женщин Аравии, Румилии… чего там еще?! Это же надо было додуматься, чтобы веселую, отважную, умную, верную и красивую Ванду назвать сангхани, да еще ведьмой! Разумеется, таких гадостей Юлия подруге не открыла, только пробормотала: «Ну и дурак же ты, братец!» — и в который раз принялась пересказывать свои приключения в замке дракона, причем если вначале довольно было, что ушла оттуда жива, то по истечении трех-четырех суток пути уже недоставало слов для описания всего забавного, что пришлось ей испытать. И чем дальше оставался замок, тем дальше уходили страх и тревога, так что посторонний слушатель мог бы озадачиться: зачем было бежать из столь веселого местечка? Самым грандиозным, разумеется, казались ей уроки «Книги о прелестях женщин», и Юлия была немало изумлена, когда Ванда, услышав о них, не расхохоталась, а нахмурилась:

— Вот не знала, что этот маньяк опять принялся за старое!

— За старое? Ты знала об этом раньше?

Ванда помолчала, словно ругала себя за оброненное слово, а потом неохотно добавила:

— В прошлом году в Цветочном театре пана Аскеназы этот безумец почти до смерти замучил одну девушку. Она была еще совсем молоденькая, неопытная, не знала, как противостоять мужчинам. Ржевусский тогда имел обыкновение привязывать женщин к постели и вволю забавляться, читая свою книгу.

Юлию холодный пот прошиб. Утонченное наслаждение может сделаться истинной пыткою, это она уже знала. Выходит, ей еще повезло. Она еще не испытала всех фантазий «парижского бедуина»!

— И что с ней было потом? — с ужасом пролепетала Юлия.

Ванда бросила на нее хмурый взгляд:

— Бедняжка и прежде была слаба разумом, а тут и вовсе тронулась. Конечно, пан Шимон не велел Ржевусскому более появляться в Театре, пригрозил, что пожалуется его истинному владельцу. Да пану Вацлаву что за беда, коли с этим владельцем они были приятелями? Тот и сам тоже… жесток, бессердечен! Франку, бедняжку, из дому не выгнали — на том и спасибо. Оставили грязную работу делать, нужники чистить. Да ты, верно, и не видела ее: днем она на глаза людям не показывается, похожа на лесную зверюгу, а ведь была как цветочек!