Жаклин Брискин - Обитель любви Страница 49

— Я ненавижу бизнес, — проговорил Три-Вэ тихим несчастным голосом. — Я в нем профан. У меня нет к нему никакого влечения. Я сижу в магазине, как в клетке, и не вижу в этом ровно никакого смысла.

— Работать и зарабатывать себе на кусок хлеба — вот смысл!

— С тех пор как я уехал из дома, я зарабатывал на жизнь самостоятельно, — все еще спокойно ответил Три-Вэ.

— Дело не только в нас. Когда-нибудь этот парнишка... — она провела рукой по своему животу, — унаследует все от своего отца.

— Магазин принадлежит Баду, — сказал Три-Вэ. — И квартал тоже. Бад помог отцу создать все это. Нет, не просто помог. Он создал все это сам.

Каждый раз, когда она слышала это, Юту охватывала сильная тревога. Ей в такие минуты казалось неизбежным, что Бад вышвырнет Три-Вэ, если Три-Вэ к тому времени не уйдет сам. И куда им потом податься?

— Слушай, мне уже достаточно наговорили про твоего братца! О том, какой он умный и великий! Что за чудо в парижском платье эта твоя Амелия! — Страх подогревал гнев Юты. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Три-Вэ, я не собираюсь говорить что-либо против твоего брата. Возможно, он умен. Но я знаю одно: твой отец постоянно твердит, что, стоит тебе только приобрести некоторые навыки, и ты станешь очень хорошим предпринимателем.

— Ему отлично известно, что я никогда им не стану.

— Тогда почему он так говорит?

— Отец славится тем, что всегда ставит на проигрышное дело.

— Слушай, не заводи меня! — сказала она, повышая голос. — Три-Вэ, не беси меня!

Юта ненавидела выходить из себя. После у нее всегда болела голова, и она терзалась совершенным грехом, ибо гнев, по ее мнению, был нарушением законов Господа. Блаженны кроткие... Но разве не нависла угроза над этим домом, над их с Три-Вэ домом? Ведь, если Три-Вэ сделает глупость и начнет копать свой колодец, бросит магазин, это будет означать, что ребенок останется без наследства. Она чувствовала, что в такой ситуации Бог не может требовать от нее кротости...

— Юта, — тихо проговорил Три-Вэ, вдавив ладони в клетчатую клеенку, — я уже все решил.

— Три-Вэ...

— Я уступал тебе раньше, — четким ровным голосом прервал он ее. — Я остался в Лос-Анджелесе, а это было ошибкой. Ты же видела, что эта работа мне не по душе. Так что не спорь со мной. Ты часто спрашивала меня, почему я такой кислый. Все, с этим покончено. Я купил участок. Работы невпроворот. Буду рыть колодец с утра до вечера. Так что, пожалуйста, не спорь.

— Я не спорю! — крикнула она.

— Мы разбогатеем!

Она чувствовала, как у нее внутри кипит и угрожающе нарастает гнев.

— И как же ты думаешь сделать нас богатыми? Ах да, совсем забыла! Выроешь колодец, как делали те вымершие индейцы, и это нас сразу осчастливит!

— Да.

— А пока ты будешь рыться в земле в погоне за сокровищами, скажи, чем прикажешь кормиться мне и ребенку?

— У тебя и у ребенка будет все, что нужно. Всегда! Я это уже обещал тебе.

— Ты и раньше кормил меня обещаниями!

— Я ведь никогда тебя не подводил, не так ли?

— Да мы женаты-то всего полгода, время еще есть!

— Юта, прошу тебя, не ссорься со мной. Пойми: корпеть над гроссбухами в четырех стенах — это не мое. Я пошел в маму и ее родных. Гарсия никогда не были торгашами и лавочниками. — Он поднял на нее глаза. Его бородатое лицо было мягким, взгляд выражал мольбу.

Эта мягкость была последней каплей. Во время ссор с первым мужем тот избивал Юту огромными, поросшими рыжим волосом кулаками. Но почему-то мягкость Три-Вэ всегда действовала на Юту сильнее, чем те побои. В ее сознании эта мягкость была проявлением аристократизма. Она пылко восхищалась аристократами, но с не меньшей пылкостью презирала их. Они были сверхсуществами, но вместе с тем изнеженными и никчемными созданиями. Они выбрасывали на ветер то, что доставалось им по праву рождения, и то, что по праву рождения принадлежало их детям. «Да, — подумала Юта, — он лишает сейчас состояния не только себя, но и нашего ребенка». При мысли об этом она почувствовала, как ее захлестнула громадная волна ярости.

Юта тяжело подступила к печке.

— Ты остаешься в магазине!!! — взвизгнула она. С этими словами она ухватила голыми руками тяжелый чугунный горшок, подняла его над головой и в такой позе замерла на какое-то мгновение, словно богиня мести. Три-Вэ поднялся со стула и протянул к ней руку. В ответ она с размаху грохнула горшок о крытый линолеумом пол.

Пар вырвался наружу. Из горшка вывалились баранина, бобы, морковь, картошка, лук. Густая подливка забрызгала Юте юбку. Чугунная крышка горшка — товар, которым гордился Хендрик, — покатилась колесом, потом упала.

Юта отпрянула. Она упала бы, если бы Три-Вэ не обхватил ее за плечи. Он крепко прижал жену к себе, ощущая ее набухшие груди и большой живот.

— Ты в порядке?

Она пыталась отдышаться. Кровь отхлынула от ее лица, губы побелели. Он чуть отстранил ее от себя, чтобы определить ее состояние.

— Пойдем, милая, тебе нужно прилечь. — Обняв Юту крепкой рукой за талию, он повел ее по узкому темному коридору. Их тяжелые шаги эхом отзывались на голых досках пола. Он помог ей лечь в их двуспальную кровать.

Она попыталась было встать, но он удержал ее.

— Отдыхай, — сказал он.

— Там надо убраться, — прошептала она.

— Лежи, я все сделаю.

Когда он вернулся в погруженную в полумрак спальню, Юта лежала на постели, раскинув ноги и вытянувшись. В руке у нее была влажная тряпка. Пятна подливки с синей юбки исчезли. Под туфли была подложена газета, чтобы не запачкать одеяло. Не поднимая головы с подушки, она сказала:

— Я так разозлилась, Три-Вэ, так разозлилась...

Он присел на краешек кровати.

— Мы лишились горшка с тушеной бараниной, вот и все.

— Так злиться — грех.

— Скажи лучше, у тебя все нормально? Нигде не больно?

— Только здесь, — сказала она и накрыла рукой левую грудь.

Он не так понял ее и встревоженно воскликнул:

— Ребенок?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, сердце. Просто я пыталась удержать тебя от неправильного решения. Я не хотела этого скандала. Каждый раз, когда я бешусь, я боюсь, что ты уйдешь.

— Я никогда тебя не брошу, — сказал он со вздохом. — Хочешь чаю?

— Потом. — Она взяла его за руку. Пальцы у нее были горячие. — Три-Вэ, ты ведь не уйдешь из магазина?

— Постарайся все-таки меня понять, Юта. У каждого мужчины свое предназначение. Кому-то суждено идти в море, другим взбираться на горные вершины, открывать новые земли. Одним — рисовать, другим писать. Меня тоже какой-то внутренний голос призывает открывать неизведанное. Я должен хотя бы попытаться.