Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 3 Страница 49

— Уберите эту вещь с глаз моих долой! — последовала команда преторианцам.

Юнилла, не веря своим глазам и ушам, затрясла головой. Напоминающая башню прическа на ее голове стала рассыпаться, щеки окрасил пунцовый румянец, заметный даже сквозь толстый слой пудры из свинцового порошка.

— Не верь ему! Он презирает меня! — ее глаза горели огнем ярости.

Домициан повернулся к одному из преторианцев.

— Скажи этому животному женского рода, что не ей приказывать мне, чему я должен верить.

Юнилла встала на мгновение раньше, чем преторианец успел подхватить ее подмышки. Страх боролся в ней с яростью. «Что он сделает мне? — лихорадочно думала она. — Отправит в ссылку. Да, наверняка это и будет моим наказанием, если только позднее мне не удастся воззвать к его милости сразу, как только он успокоится. Попытаюсь убедить его в том, что Марк Юлиан лжет. Никто из них не отделается от меня так легко. Я найду способ обвинить Юлиана в измене, и моим словам поверят. Да, я умру, но добьюсь этого. Я не прощу им такого унижения. На моей памяти еще никого не выставляли из императорской ложи с таким позором! Сегодня вечером надо мной будут смеяться во всех патрицианских домах Рима! Я позабочусь о том, чтобы Марка Юлиана и эту женщину-зверя зажарили живьем на одном вертеле».

— Правда ли то, о чем она сказала? — спросил Домициан сразу после того, как Юнилла ушла.

Хотя Марк Юлиан прекрасно понимал, что этого вопроса не избежать, все же у него возникло ощущение, словно земля разверзлась у него под ногами. «Грязная и порочная женщина, ты неплохо поработала!» — подумал он. Отрицать утверждение Юниллы было глупым и небезопасным. Домициан обладал невероятным чутьем на ложь.

Изобразив на своем лице легкое замешательство, Марк повернулся к Домициану.

— Есть ли что-нибудь на свете, что бы мне удалось скрыть от тебя?

Тем временем мысли в его голове мчались с жуткой скоростью. Как ему направить беседу в нужное русло? Он знал, что Домициану очень нравилось обнаруживать тайные пороки во всех, кто в моральном отношении казался безупречным образцом. Признаться ему в совершении заурядного уголовного преступления была опасно, однако человек, который позволил себе какую-либо позорную страстишку или извращение, неизменно вызывал у Домициана симпатию и мог добиться даже расположения.

— Ах, если бы и тебе довелось когда-нибудь испытать такое унижение! — добавил Марк Юлиан после паузы.

Домициан задумчиво наклонился вперед. В нем боролись бешеная ревность и удовлетворение. Значит, и Марк Юлиан претерпел унижение и позор? Это чрезвычайно интриговало.

— А теперь выкладывай, что там у тебя и побыстрее. Какие тайны ты не в состоянии скрыть от меня?

— Никому не ведомо, куда может завлечь человека внезапно вспыхнувшая страсть. Я подкупил одного стражника Великой школы и однажды, переодевшись, прошел туда в надежде, что никто не узнает о моем позорном поступке. Стражник привел ее ко мне и предоставил нам укромное местечко. Но самое худшее впереди, и о нем мне совсем не хочется говорить.

Домициан угрожающе нахмурил брови и негромко зарычал. Однако в этом рычании, которое было больше похоже на хрюканье сытой свиньи, чувствовалось явное удовлетворение.

— Думаю, что эта женщина явно не в своем уме, — продолжал Марк Юлиан. — Сначала ее поведение внушало большие надежды. Я даже забыл, кто кого соблазняет. Но затем все это очарование превратилось в змеиное шипение.

Домициан внимательно слушал и медленно кивал головой, думая о том, насколько это было похоже на то, что случилось с ним самим.

— В мгновение ока передо мной вместо распаленной, сладострастной нимфы оказалась собака с оскаленной пастью. Мне здорово повезло, что я сумел уйти оттуда целым. Она напала на меня с острым черепком, пытаясь кастрировать. До сих пор в ушах стоят ее ругательства.

— У этой шлюхи язык как у гадюки, — брови Домициана разгладились, лицо расплылось в сочувствующей улыбке, а тело начало сотрясаться от доверительного смеха, которым смеются люди, посвященные в чью-то не совсем приличную тайну. — Давай-ка вырежем у нее этот противный язычок!

— Пусть остается при ней. Я получил хороший урок.

— Ну что ж, сегодня она тоже получит то, что заслужила. Ее коготки скоро повыдергают. Не принимай все это близко к сердцу. Я подыщу тебе что-нибудь получше. Могу прислать тебе сирийскую девственницу. Ей тринадцать лет, если не врет поставщик, и она сложена как Ниобея[16]. У нее огромные глаза и белые груди, словно два голубка. Я хотел было оставить ее себе, но у меня нет времени, чтобы заняться ею. Она твоя, держи ее у себя, сколько хочешь. Однако если я передумаю, ты должен будешь одалживать ее мне.

«Только не это!» — подумал Марк Юлиан.

— Твоя щедрость повергает меня в изумление, — произнес он тем не менее вслух.

«Что же мне делать с этой Ниобеей? Если я отпущу ее на свободу, как и предыдущую невольницу, подаренную им, он наверняка потребует ее обратно. И если ему станет известна истинная подоплека всей этой истории, его гнев будет невообразим».

Глава 47

В полумраке арсенала Ауриана стояла перед остро отточенными орудиями смерти, разложенными на столе. На поверхности лезвий, заточенных с обеих сторон, как в зеркале отражалось дрожащее пламя факела. Она перебрала несколько коротких мечей, пока не выбрала себе тот, который обладал солидной тяжестью и в то же время в руке казался почти невесомым.

«Это то, что нужно. Однако я должна как-то пометить его, чтобы заметить подмену».

Эрато ждал за дверью. Симпатии стражника, впустившего ее и наблюдавшего за ней с мрачной непроницаемостью, были неизвестны. Ауриана взяла два меча сразу и проверила центр тяжести, имитируя нерешительность в окончательном выборе. Затем незаметно нацарапала на рукоятке выбранного ею меча рунический символ Водана, бога войны — одна прямая вертикальная линия завершалась двумя короткими, расходящимися отрезками. Покончив с этим, Ауриана вдруг ощутила легкое дуновение воздуха, словно его разрезал взмах невидимого, божественного меча. Ей пригрезилось, что рядом собрались все призраки ее покойников: Зигвульф, Труснельда и Бальдемар вытянули к ней руки и умоляли о помощи. Она почувствовала облегчение.

«Дух пепла еще жив во мне. Подо мной огромные, дающие силу родные корни. Бальдемар, ответь! Разве я не была покорной слугой бога войны? Ты все еще гордишься мной, я знаю. Прости, что тебе пришлось ждать слишком долго! Иди со мной! Не посылай меня одну в это безжалостное место!»