Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе Страница 49

– Ты правда так думаешь?

– Конечно! Он затеял всю эту кутерьму, чтобы спихнуть теперешнего депутата.

И Анаис уходит сияющая, в мечтах об официальном праздновании, когда на неё будут устремлены десять тысяч пар глаз!

Городской глашатай объявил новость. Нас ждут непрерывные радости: министерский поезд прибудет в девять часов, муниципальные власти, ученики обеих школ, наконец, все самые значительные представители населения Монтиньи будут ждать министра у вокзала, около городских ворот; потом они поведут его по украшенным флагами улицам к школьным зданиям. Там он произнесёт речь с трибуны! В большом зале мэрии состоится многолюдный торжественный банкет.

Потом раздача наград взрослым. (Господин Дюпюи привозит несколько фиолетовых и зелёных ленточек тем, кому его друг Дютертр чем-либо обязан; Дютертр таким образом делает весьма ловкий ход.) А вечером – большой бал в банкетном зале. Городской духовой оркестр (нечто неописуемое!) любезно предложил свои услуги. И наконец, мэр предлагает жителям украсить флагами и зеленью свои дома. Уф! Какая честь для нас.

Утром в классе мадемуазель торжественно объявляет – сразу видно, что грядут важные события, – о визите дорогого Дютертра, который со свойственной ему любезностью подробно поведает нам, как будет протекать церемония.

Однако Дютертр заставил себя ждать.

Лишь днём, часа в четыре, когда мы складываем в корзинки вязанье, кружева, вышивки, Дютертр, как всегда стремительно и без стука, входит в класс. Я его не видела со времени его «попытки посягнуть на мою честь», он всё такой же: одет с привычной изысканной небрежностью – пёстрая рубашка, почти белый костюм, вместо жилетки большой светлый галстук, заправленный за пояс, – и мадемуазель Сержан, и Анаис, и Эме Лантене, вообще все находят, что он одевается в высшей степени элегантно.

Разговаривая с учительницами, он то и дело поглядывает на меня. Глаза у него чуть раскосые, злые и диковатые, но он умеет придавать им мягкое выражение. Больше он меня в коридор не заманит, дудки!

– Ну что, девочки, – восклицает он, – вы довольны, что увидите министра?

В ответ раздаётся неясный почтительный шёпот.

– Значит, слушайте! Вы постараетесь как следует встретить его на вокзале. Вы все будете в белом! Но это ещё не всё, три девушки преподнесут ему букеты цветов и одна из них прочтёт небольшое приветствие!

Мы с деланной робостью и притворным испугом переглядываемся.

– Не стройте из себя дурочек! Одна должна быть во всём белом, другая – в белом с голубыми лентами и третья – в белом с красными лентами. Получится что-то вроде почётного французского знамени, этакого симпатичного флажка. Ты, разумеется, будешь участвовать (это он мне), ты девушка видная и, по-моему, хорошо смотришься. Какие у тебя будут ленты на празднике?

– В этом году я вся буду в белом.

– Отлично. Что-то вроде юной девственницы. Так вот, ты встанешь посерёдке. И произнесёшь небольшой спич в честь моего друга министра. Думаю, он не заскучает, глядя на тебя.

(Дютертр с ума сошёл, разве можно отпускать здесь такие шутки! Мадемуазель Сержан меня убьёт.)

– У кого красные ленты?

– У меня, – выкрикивает Анаис, трепеща от надежды.

– У тебя? Ладно.

Эта чертовка наполовину солгала – ленты у неё полосатые.

– А синие у кого?

– У меня, су… дарь, – лепечет Мари Белом сдавленным от страха голосом.

– Ну вот и хорошо. Ваша троица будет неплохо выглядеть. И потом, что касается лент, не стесняйтесь, можете позволить себе любое безрассудство, плачу я (гм!)! Красивые пояса, сногсшибательные банты и ещё обязательно букеты соответствующего цвета!

– Так ведь ещё не скоро, – вставляю я, – они завянут.

– Не перебивай, девчонка, никак у тебя не вырастет шишка почтения к старшим. Надеюсь, в другом, более приятном месте, шишки у тебя уже выросли!

Весь класс восторженно хихикает Мадемуазель смеётся через силу. А я готова поклясться: Дютертр пьян.

Перед его уходом нас выставляют за дверь. Я ничего не отвечаю на реплики типа: «Дорогая, тебе так повезло! У тебя самая почётная роль! Другим в жизни такого не дождаться!» – и иду утешать бедняжку Люс, опечаленную тем, что её обошли.

– Да ладно… зато зелёное тебе очень пойдёт… и потом, ты сама виновата, почему ты не вылезла перед Анаис?

– Шут с ним, – вздыхает Люс. – Я всё равно на людях теряюсь и наверняка совершила бы какую-нибудь промашку. Но я рада, что приветственное слово говоришь ты, а не дылда Анаис.

Когда я сообщила папе о той важной роли, которую я буду играть на торжественном открытии школы, он осведомился, наморщив свой царственный нос:

– Постой, а мне тоже следует там быть?

– Вовсе нет, тебя это особенно не касается.

– Прекрасно. Значит, мне не надо тобой заниматься?

– Конечно нет папа, не изменяй своим привычкам!

Город и школа стоят на ушах. Если так будет продолжаться, я ничего не успею рассказать. Мы приходим в класс к семи утра, а ведь у нас много дел и помимо школы! Директриса выписала из столицы департамента огромные пачки папиросной бумаги – розовой, нежно-голубой, красной, жёлтой, белой; в среднем классе мы их вскрываем – самая ответственная работа поручена старшим – и, пересчитав большие лёгкие листы, сгибаем их по длине вшестеро, разрезаем на шесть полос, собираем полосы в кучки и относим их на стол мадемуазель. Специальными ножницами она делает круглые зубчики по краям. Потом Эме раздаёт полоски первому и второму классам. Третий класс в работе не участвует: там одни малыши, они только испортят эту красивую бумагу, каждая полоска которой превратится в искусственную пышную розу на конце стебля из латунной проволоки.

Как здорово! Книги и тетради пылятся в партах, а мы, едва проснувшись, тут же мчимся в школу, превратившуюся в цветочную мастерскую. По утрам я больше не нежусь в кровати и так спешу прийти пораньше, что даже пояс застёгиваю на ходу. Порой мы все уже сидим в классе, а наши учительницы только спускаются. Что до одежды, то они нас явно не стесняются. Мадемуазель Сержан щеголяет в красном батистовом халате (гордо вышагивая без корсета). Её смазливая помощница с нежными заспанными глазами следует за ней в шлёпанцах. Ведут они себя по-домашнему; позавчера утром Эме, вымыв голову, спустилась с распущенными и ещё влажными волосами – они у неё золотистые, шелковистые, довольно короткие и слегка вьются на концах. Эме походила на сорванца-мальчишку, и директриса, добрейшая директриса, пожирала глазами свою помощницу.

Двор опустел. Задёрнутые саржевые занавески пропускают синий фантастический свет. Мы устраиваемся поудобнее, Анаис снимает передник и, как пекарь, засучивает рукава; Люс, которая целыми днями скачет и носится за мной по пятам, подворачивает платье и нижнюю юбку, словно собирается мыть пол, – и всё для того, чтобы показать свои круглые икры и хрупкие лодыжки. Мадемуазель, сжалившись, разрешает Мари Белом отложить учебник; та, как всегда слегка ошалевшая, порхает между нами в чёрно-белой полосатой юбке, как попало вырезает полосы, ошибается, цепляет себя за ноги латунной проволокой, огорчается и тут же млеет от радости – такая беззащитная и кроткая, что её даже не дразнят.