Хелен Хамфриз - Путешествие безумцев Страница 5

– Нитрат серебра, – поясняет та, перехватив взгляд Энни. – Мгновенно окрашивает кожу в черный цвет. – Изабель помахала пальцами у Энни перед носом. – Чернее, чем твои после чистки кухонных решеток, правда?

Почувствовав в этих словах какой-то вызов, какую-то жестокую ноту, Энни отвернулась, переведя взгляд на распавшуюся композицию на скамье.

– Мэм, можно вас спросить, если позволите? Почему вы занимаетесь ангелами, но запрещаете молитвы?

– Ах! – Изабель бросает короткий взгляд на Тобиаса с Альфредом, которые боролись на подстилке из черной ткани. – Перестаньте! – приказывает она им.

– Дело в том, что символизм, – продолжает Изабель, снова обернувшись к Энни, – использует религиозные символы для обозначения нравственных ценностей. Символы нужны даже в том случае, если сама религия уже бесполезна.

Энни недоуменно покачивает головой.

– Ты поняла меня?

– Нет, мэм.

– Подойди. – Изабель подводит Энни к ящику на треноге. – Смотри сюда.

Она поднимает задвижку с маленького отверстия в доске, и Энни глядит сквозь него.

– Ты видишь здесь, как Ангел Смерти забирает душу мальчика из нашего бренного мира. Ангел символизирует идею другого мира и возможность перехода в него, символизирует искания души и все удивительное, чудесное, что мы встречаем вокруг себя. Ангел принадлежит не только одному богу, ангел – это прежде всего чувство внутри нас. Наша внутренняя борьба. – Полный возбуждения голос Изабель оборвался, зазвенев на высокой ноте. – Когда фотография будет готова, я прежде всего хочу, чтобы она передавала душевное состояние внутреннего поиска. Чтобы публика, которая будет ее рассматривать, поняла мою мысль, что за пределами этой, земной, жизни могут существовать и другие возможности.

Изабель замолчала и мягко опустила ладонь на плечо Энни.

– Теперь понимаешь?

На следующий день Изабель отослала Тобиаса и Альфреда домой к их родителям, и Уилкс увез их в коляске обратно в их родительский дом, в городок Тэнбридж-Уэллс. В своей стеклянной мастерской, сидя на скамье, покрытой черной тканью, Изабель рассеянно перебирает перья гусиного крыла. Альфред и Тобиас. Слишком непослушные оттого, что хорошо ее знают и чувствуют, что здесь вместо учебы они могут играть, оттого, что не понимают, чего она хочет достичь. «Чего я пытаюсь достичь. Чего я пытаюсь достичь. Как обидно», – думает Изабель, втыкая выпавшее перо в полотняную основу крыла.

Ее идеи и замыслы совершенно правильны, она уверена в этом. Но между замыслом и конечным результатом всегда что-то идет не так, композиция расплывается, теряется в тот самый момент, как она начинает ее ставить. У нее достаточно яркое воображение, это несомненно. Но стоит ей только посмотреть через глазок видоискателя, как все словно застит туманом, созданный воображением образ распадается и исчезает. Как его удержать? И что нужно для того, чтобы успеть передать его достаточно полно?

Изабель смотрит на объектив своей камеры. Считается, что он видит то же самое, что видят ее глаза, – это первое. Объектив камеры – это ее глаза.

«Вот прекрасный дневной свет. Он косо падает внутрь стеклянного сарая живыми, динамичными линиями. Воздух насыщен светом, словно плывет. Это второе, и это уже половина дела», – думает Изабель, пощипывая перья. Итак, свет. Остаются еще тень и форма. И сюжет. Смутное чувство поднялось из глубины ее души и поманило, словно приглашающее мановение руки. Сердце Изабель подпрыгнуло в предвосхищении скорого открытия.

Отложив крылья в сторону, Изабель подошла к стеклянной стене. У стен еще стояли деревянные насесты, оставшиеся с тех пор, когда это стеклянное строение использовалось в качестве курятника, и кое-где из щелей по-прежнему торчали кусочки соломы. Теперь яйца им доставляют с фермы, расположенной ниже по дороге. Сквозь стекло ветви и листва деревьев в плодовом саду за каменной стеной напоминали кружева корсета, стягивающего стан небесного свода. Яблоки. Да, яблоки – обычный мотив живописцев. Горки лимонов и яблок. Белый кувшин с вином. Натюрморт. Изабель положила обе ладони на стекло и попыталась представить себя деревом на фоне неба.

Наливающиеся яблоки этого года висели выше, чем она ожидала. Прошлогодние гнили на земле, слившись в бесформенную коричневую массу – Уилкс, должно быть, не забредал сюда с незапамятных времен. Вокруг не было видно ни стремянки, ни чего-нибудь еще, что помогло бы ей взобраться повыше. Она выбрала самый низкий сук, уцепилась за него, подтянулась, вскарабкалась, встала на него ногами, держась рукой за ствол дерева. Вытянув одну руку и обхватив ствол дерева другой, она дотянулась до яблок. Они были мелкие, но она обнаружила одно красивое, круглое и красное, и другое, на черенке у которого трепетали два листика. Прижавшись щекой к твердой коре дерева, Изабель стояла на суку, не зная, что делать дальше. Мелкие ветки кололи ее в бок, в листве жужжали пчелы, от земли поднимался тяжелый, спертый аромат гниющих прошлогодних яблок. Просто бросить яблоки вниз невозможно: они потеряют вид и форму. Изабель спрятала их за пазуху.

Вернувшись в свою студию, она бережно разложила свою добычу на скамье – яблоки еще сохраняли тепло ее тела. Она любовно разместила вокруг них белую драпировку и, подойдя к камере, взглянула на композицию сквозь ее линзу. Но то, что она увидела, было всего лишь яблоками – кучка яблок на складках белой простыни. Изгибы ткани были приятны и выразительны, но яблоки оставались только яблоками – не больше. Где здесь найти надежду, потерю веры, мгновенное озарение или предчувствие иных миров? Какую высшую человеческую правду можно извлечь из кучки этих слишком обыкновенных плодов? Что вообще можно найти в них привлекательного?

Изабель прильнула к камере, упершись лбом в жесткое дерево доски. Да, всего только горстка яблок на простыне. Никакого движения. Nature morte– мертвая природа.

– Прелестно! Превосходно! – В дверях студии стоит Роберт Хилл.

Широким шагом он направляется прямо к ее натюрморту, помахивая руками, словно дирижируя оркестром.

– Прекрасная композиция! Свет словно обтекает плоды!

Видимо, она зря сомневалась в своих яблоках. Если Роберту Хиллу, известному художнику, всеми признанному мэтру, нравится, чего же еще?

– Как, по-твоему, выразительна ли драпировка? – спрашивает она авторитетного соседа, искренне пытаясь поверить в свою удачу, ведь яблоки сейчас смотрят на нее в упор, словно маленькие, налитые кровью и злобные глазки.

– Безусловно! Очень-очень выразительна. – Роберт Хилл подходит к скамье, чтобы разместить плоды и драпировку чуть ближе друг к другу. – Но, думаю, композиция только выиграет, если придать ей чуть более отчетливую форму.