Елена Арсеньева - Звезда королевы Страница 50

Третьего дня, когда проезжали мимо, Маша велела придержать коней и долго стояла, глядя вверх, на серые окаменелые фигуры. Лицо ее было сурово, а сердце трепетало. Чем-то судьба монахини напомнила ей собственную печальную участь! Она тоже предалась первой, невинной любви, однако была наказана карающей десницею. В образе ангела с огненным мечом, навеки заслонившим ей вход в рай, явился суровый барон. «Неужто и моя участь — вечно жить окаменелой, одинокой, наказанной за единственную ошибку в жизни?!» Сердце ее болело от несправедливости судьбы — так казалось Маше, — но она не знала, что болит оно лишь потому, что было молодо и жаждало любви. Грусть безлюбовная, грусть от несовершенств мира пристала опытным, охладелым сердцам, а юные желают лишь счастья любовного и печали любовной!

Долго не спала Маша в эту ночь, а уснула в слезах.

Сойдя в столовую, она нашла Егорушку о чем-то оживленно беседующим с корчмарем, а дормеза своего сперва и не признала. Все вещи: узлы, сундуки, короба, ранее тщательно увязанные на запятках, были теперь перемещены на крышу кареты, отчего она значительно выросла в высоту. Егорушка пояснил, что сделано сие из соображений безопасности: дабы разбойники на скаку не могли рассечь ремни, придерживающие вещи сзади дормеза, и поживиться тем, что упадет. До верху же кареты им будет непросто дотянуться даже с коня, так что, даст Бог, путники успеют миновать опасное пространство. По совету хозяина, который взирал теперь на Машу с печальным видом оскорбленной невинности, были приняты еще некоторые меры предосторожности, заключавшиеся в следующем: Егорушка с Данилою сели по обе стороны от Маши, к окнам, держа наготове по нескольку золотых монет; кучеру же Васеньке приказано было не останавливаться ни при каких обстоятельствах — разве только ежели собьет его с облучка вражья пуля.

Отъехав несколько миль от корчмы, оказались под сводами тенистого дремучего леса, совершенно и во всем напоминающего приют либо фей, гномов и лесных чудовищ, либо страшных разбойников. Ветви трещали и скрипели, цепляясь за высоко уложенную поклажу, и Маша подумала, как бы сам лес не ограбил ее прежде этих самых разбойников.

Да полно, существуют ли они на деле? Не шутка ли сие хозяина корчмы? Но не успела эта мысль прийти ей в голову, как кучер Васенька прошипел в окошечко, что видит впереди двух всадников.

— Приготовься, Данила! — скомандовал Егорушка и приоткрыл со своей стороны оконце.

— Что ж вы делаете, барин?! — взвыла Глашенька, но получила такой тычок от Маши носком ботинка, что от боли поперхнулась и умолкла, тем паче, что и Данила, ничтоже сумняшеся, приотворил свое окно.

С двух сторон кареты застучали по каменистой тропе копыта, заржали чужие кони, и грубый голос крикнул:

— Halt! Wer sind sie? [83]

Карета продолжала ехать, но Егорушка высунулся в окошко и жалостным голосом завопил, что они — люди недостаточные, слуги, сопровождающие господское добро, а госпожа их отличается крайней жестокостью, так что не сносить им, бедным, головы, коли пропадет хоть малая вещица. В голосе его звучало такое отчаяние, что Машу даже слеза прошибла, ну а то, что тронулись и суровые разбойничьи сердца, понятно было, но за окном буркнули нечто успокаивающее, и Данила с Егорушкою враз высунули руки в окна. Послышался звон монет, а потом два голоса благодарно воскликнули:

— Danke schön, meine Herren! [84] — И раздался удаляющийся топот разбойничьих копыт.

Слава Богу, что грабители незамедлительно отъехали — более сдерживать хохот ни Маша, ни ее спутники были не в силах.

Оживившийся Васенька гнал карету во всю мочь, а Егорушка принимал дань восхищения своим хладнокровием, артистизмом и хитростью. Маша в похвалах весьма усердствовала — прежде всего потому, что истинно восхищена была представлением; вдобавок хотелось загладить воспоминание о ее вчерашнем неприглядном поведении — в намеках на жестокосердную госпожу нечистая совесть помогла разглядеть саму себя, баронессу Корф, которая не стыдится дать волю своему дурному настроению… А еще очень хотелось даже от самой себя скрыть разочарование: Егорушка не бросился на ее защиту с пистолетом и саблею, а откупился от опасности звонкой монетой да хитростью, что более приличествовало не храброму рыцарю и, уж конечно, не влюбленному Вержи, а какому-нибудь купцу, мужику!

Маша прекрасно сознавала всю неприличность и даже глупость таких мыслей, а все ж ничего не могла поделать со своим юным сердцем, жаждущим поклонения и отваги, так что Егорушка, сам того не зная, утратил нынче даже призрачный, даже невероятный шанс добиться от баронессы Корф чего-то большего, чем веселой и снисходительной дружбы.

Глава XI

ЖЕЛЕЗНЫЙ ОШЕЙНИК

Уж конечно, приключение сие всех изрядно повеселило! Пруссия и вообще Германия слегка раздражали и Машу, и Егорушку своей размеренной чинностью — ну где еще в мире можно было сыскать столь же чинных и не романтичных разбойников?! Об этом Егорушка тотчас же сообщил французскому таможеннику, едва миновали границу и остановились для проверки документов. Французские лица показались путешественникам приятнее и живее немецких, а всегдашняя готовность к веселью просто-таки умиляла. Скоро все присутствующие на таможне, вернее, на почтовой станции — где посетители часами дожидались лошадей, а потому были счастливы хоть малому поводу развлечься, — хохотали как безумные, когда общительный Егорушка вновь и вновь изображал свое: «Мы люди недостаточные, подневольные!..» Возможно, конечно, их веселили не сами приключения aimables etrangers [85], а то, что etrangers сии оказались столь любезны и милы в обращении с простыми людьми. Впрочем, Маша заметила двоих, которых не больно-то развеселила пантомима молодого графа. Может быть, конечно, несмеяны сии были немцами (в Лотарингии, через которую теперь лежала дорога наших путешественников, соседствуют две нации) и обиделись за соотечественников, а может, им просто было не до смеха, особенно старшему — с черной кудлатой шевелюрой, неопрятно торчащей из-под смятой шляпы, с сине-багровым лицом, то ли сожженным солнцем, то ли вспухшим от беспробудного пьянства. Младший казался поживее: среднего роста, худощавый, румяный. Лицо его пряталось в тени шляпы, но раз или два Маша поймала его быстрый взгляд. Впрочем, скоро путники смогли продолжать свое странствие, и гостеприимная станция осталась позади.

О Франции Маша только читала да от матушки слышала; княгиня же Елизавета сохранила о сей стране не самые приятные воспоминания, ибо изошла ее в свое время пешком, полуголодная, измученная, да и Машу здесь ожидало будущее самое неопределенное, и все же ни тогда, ни после не подходил никакой эпитет к слову Франция, кроме одного: прекрасная! Не больно-то окрестности после Меца изменились, и Мозель мог быть столько же немецкой рекою, сколь и французской, — а все-таки округа неуловимо переиначилась. Все здесь дышало особенным очарованием, даже бледная, однообразная зелень ив и тополей по долинам рек, даже серые, мшистые камни, то и дело выходящие на дорогу, — обломки старых скал. Однако, в точности как в Пруссии, там и сям, на высоких горах, громоздились разрушенные замки, и чудилось, будто они пристально следят за каждым движением на дороге: так разбитые параличом старики пристально ловят взглядом каждое движение молодых.