Кэтрин Куксон - Стеклянная мадонна Страница 50

Он задрожал всем телом. Ему захотелось крикнуть: «Господи, что мне с ней делать в дороге?» Но тут какая-то тень и негромкий шорох заставили обоих обернуться. Они увидели ее – с бледным, как у привидения, личиком, с опухшими от слез глазами. Она вышла за порог и, оказавшись на каменной террасе, заглянула в лицо Мануэлю и шепотом взмолилась:

– Пожалуйста, Мануэль, сделайте так, как говорит Эми, возьмите меня с собой!

Он лишился дара речи и только судорожно ворочал языком в пересохшем рту. У него горело горло и путались мысли. Одновременно он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. В пути он станет ночевать там, где его застанет ночь: в сарае, в стогу, под мостом; этот образ жизни был ему знаком, однако даже он не вполне был к этому готов, ибо привык за прошедшие годы к крыше на головой, к хорошей постели. Теперь же господская дочь просилась составить ему компанию. Это заслуживало одного названия – безумие, о чем он поспешил уведомить обеих.

– Нет, мисс Аннабелла. – Он жестом подтвердил решительность отказа. – Не могу, и не просите. Вы сами не знаете, что говорите. Лучше оставайтесь здесь, с Эми, глядишь, что-то и выгорит. Напишите кому-нибудь из подруг. Свет не состоит из одних бездушных чучел, как эти… – Он кивнул в сторону усадьбы.

– Мануэль! – Она поймала его за руку своими худыми пальцами. – Вы ведь знаете, что у меня нет подруг, которые могли бы обо мне позаботиться. Обратно я не могу вернуться – вы сами только что это сказали. Я слышала весь ваш рассказ, до последнего словечка. Они не хотят меня принимать, но и сама я больше не хочу к ним возвращаться. К тому же по некоторым причинам я не могу уйти… – Она мотнула головой. – В Дарэм. Мне вообще не к кому идти.

Он прижимал ее руку к своей груди, не отдавая себе отчета в том, что делает. При этом, жмурясь, качал головой, твердя:

– Это невозможно, невозможно!

Внезапно раздался звук, заставивший его открыть глаза и обернуться. Все трое смотрели туда, откуда раздавалось рычание, свидетельствующего о появлении на террасе какого-то крупного хищника. Этим хищником оказался Легрендж. Он наступал на них, раскинув руки. В одном кулаке сжимал хлыст. Зубы его были оскалены, глаза выпучены, лицо казалось в темноте окровавленным от прихлынувшей к лицу крови.

– Ах ты мерзавка! – Он не сводил безумного взгляда с Аннабеллы. Сделав еще пару шагов вперед, он надулся и исторг набор самых грязных оскорблений, перемежаемых презрительным «ты». Потом, ударив себя кулаком в грудь, завопил: – Я переворачиваю вверх дном порт, самые поганые притоны, не знаю покоя, а ты прячешься здесь, под самым носом… Ах, ты, паршивая!..

– Замолчите!

Мануэль по-прежнему сжимал руку Аннабеллы. Загородив ее собой, он сказал:

– Это легко объяснить.

Легрендж еще больше выпучил глаза. Казалось, он читает висящие в воздухе огненные письмена с другим, более понятным ему объяснением. Задохнувшись от гнева, он загрохотал, срываясь на визг:

– Подлый распутник! Хватит ухмыляться! Довольно разыгрывать невинную овечку, поганый сутенер, чужестранное отродье! За это я тебя прикончу. Мне всегда хотелось тебя прикончить, ты понял?

Злость, казалось, оторвала его от земли. Он изо всей силы обрушил на Мануэля хлыст.

Мануэль одной рукой закрыл лицо, а другой попытался поймать безумца за плечо, но Легрендж, как одержимый, хлестал и хлестал его по голове. Наконец, осатанев от боли, Мануэль нанес ему сокрушительный удар кулаком в челюсть, от которого сам едва не оказался на земле. Легрендж остановился, сделал несколько шагов назад и рухнул как подкошенный.

Эми, все это время прижимавшая к себе Аннабеллу, выпустила ее, подбежала к Мануэлю и прошептала:

– Досталось тебе?

Еще бы не досталось! Он был весь иссечен хлыстом. Голова гудела, как будто по ней заехали молотком, шею саднило, особенно там, где хлыст рассек кожу.

Аннабелла отделилась от стены и опять приблизилась к Мануэлю. Все трое замерли над скорченным телом, лежащим на камнях. Поверженный не шевелился. Эми прошептала:

– Он лишился чувств. Тебе лучше уносить ноги, пока он не пришел в себя.

Мануэль вгляделся в лицо Легренджа, потом присел на корточки. У него появилось чувство, будто он заглянул в лицо самой смерти. «Нет, Господи, нет!» – хотелось ему крикнуть. Он медленно запустил руку под жилет Легренджа, сунул ее под шелковую рубашку, пытаясь нащупать бьющееся сердце. Так и не уловив ударов, он прильнул ухом к бездыханной груди, подняв глаза на Аннабеллу, потом медленно поднялся.

Аннабелла смотрела на неподвижное лицо человека, которого она всю жизнь звала папой, человека, которого любила много лет, даже тогда, когда для нее перестало быть тайной, какой это дурной человек. Она отвечала любовью на его любовь. Так продолжалось до страшной сцены в гостиной, когда он повел себя с ней точно так же, как многие годы вел себя с женой, с тех пор он лишил ее своей любви, мстя за то, что она осмелилась ему перечить. И вот теперь он… Нет, нет! Ведь если с ним случилось непоправимое, то Мануэля ждет расправа… Она посмотрела на Мануэля. Даже в темноте было заметно, насколько он побледнел. Она перевела взгляд на Эми. Та опустилась рядом с Легренджем на колени и пыталась приподнять ему веки. Потом, уронив голову на грудь, пыталась совладать с дрожью.

Аннабелла была близка к обмороку и, борясь с дурнотой, крепко зажмурилась. Обморок – привилегия леди, более ей не принадлежавшая. Ее отец – она продолжала думать о нем как об отце – был мертв. Мануэль убил его, убил одним ударом. Что с ним теперь будет?

Мануэля мучила та же мысль. Что с ним сделают за это? Ему был прекрасно известен ответ на этот вопрос, он знал, как наказывают за убийство, особенно если от руки слуги гибнет хозяин. В этих краях до сих пор обсуждали казнь Уильяма Джоблина, шахтера, совершившего то же самое, что и он: его обидчик тоже упал и скончался от одного удара. Джоблина вздернули в августе; веревка соскользнула с перекладины, и смерть получилась долгой и мучительной. Потом тело вымазали смолой и повесили на столбе в Джарроу Слейкс. По дороге туда его охраняли солдаты. За кухонным столом то и дело возвращались к этой теме, поскольку многие из слуг, как мужчины, так и женщины, присутствовали на казни. Главный ужас заключался в том, что несчастный был невиновен – смертельный удар нанес его приятель.

В данном случае переложить ответственность было не на кого. Его едва не вырвало, и он крепко сжал челюсти. Привалившись спиной к стене, он вспоминал голос Марджи: «С тобой случится и хорошее, и ужасное». Она оказалась права, права во всем. Ему следовало послушаться инстинкта, который уже не один месяц твердил: уноси ноги! Теперь было уже поздно.