Паула Вин Смит - Муза художника Страница 50

Выскользнувшая из пальцев бумажка спланировала на пол. Вместо того чтобы следить за ее падением, они уставились друг на друга. Питер первым отвел глаза. С вернувшейся в движения легкостью он наклонился, поднял упавший листок, после чего снова выпрямился и погрузился в текст.

Наблюдая за читающим Питером, Фрейя отметила, что краска все еще не схлынула с его щек после их схватки минуту назад. Но при повторном рассмотрении серьезного выражения его лица поняла: Питер уже забыл об их шуточной борьбе. Да, для нее такие вещи всегда означали больше, чем для него, хоть это и несправедливо. Может быть, нечто подобное имел в виду Логан, когда говорил об извлечении выгоды. Вне сомнения, Питер читал сейчас письмо с такой сосредоточенностью именно благодаря тому способу, каким она привлекла его внимание к этому клочку бумаги.

Фрейя потратила много времени, раздумывая, что конкретно написать Холдену, и ее послание было почти таким же кратким, как его последующий ответ. Сохраненная копия, которую Питер держал теперь в руке, воспроизводила единственное предложение ее письма: «Через неделю я буду с визитом в Копенгагене и надеюсь при личной встрече получить от вас ответ на мое обвинение в том, что в своей статье 1988 года „Искусство Виктора Рииса“ Вы дословно воспроизводили материал из первоисточника, а именно дневника Северины Риис».

Питер сделал шаг назад, все еще сжимая письмо.

— Значит, это правда? Почему ты не сказала сначала мне?

— Ты и сам мог догадаться. Это довольно очевидно, если положить статью и дневник рядом. Холден знает, что я права, поэтому и согласился на встречу. А когда она состоится, я потребую объяснений. Теперь понимаешь, зачем мне понадобилось ехать с тобой?

У Фрейи в запястье было такое ощущение, будто Питер все еще крепко его сжимал. Пульс так и не восстановился до нормального уровня.

— Ты знала, что я давно не перечитывал Холдена. И я не ставил перед собой задачу обращать внимание на те отрывки. И мне все еще непонятно, какой смысл с ним встречаться.

— Питер, он слово в слово «позаимствовал» целые фразы, даже предложения — я могу тебе показать — и ни разу не указал дневник в списке литературы. То есть людей о существовании этого источника оповещать не предполагалось.

Пока Фрейя говорила, пытаясь вызвать у него больше интереса, Питер, вместо того чтобы восхищаться ее открытием, оставался таким же непреклонным.

— И даже не это главное. Я тут подумала… прежде чем дневник попал к Алстедам… что еще наряду с ним могло утаиваться? Если Холден каким-то образом обнаружил дневник и воспользовался им как источником, у него могут иметься и другие материалы… вещи, которых нет даже у нас. Может быть, какое-нибудь письмо Виктора. Или фотографии, сделанные Грейс. Я знаю, ты все еще охотишься за первоисточниками. Разве ты не пытался отыскать семью Грейс в Штатах?

Но Питер лишь покачал головой.

— Нет никаких оснований полагать, что Холден обладает еще чем-то. И я не в восторге от того, что ты втягиваешь его в мои исследования. И вообще, кого волнует этот его плагиат. То, над чем я работаю, превратит его труд в устарелый хлам. Возьми.

Он протянул Фрейе письмо. Она не взяла, и Питер положил листок на стол.

— Не играй со мной, — сказал он.

КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД

Пятница, 22 июня.

После той неудачной затеи с натурщицами мы вернулись к нашей рутине, и желание писать у меня пропало. Я все еще стараюсь быть терпеливой, довольствоваться пока той жизнью, которая у меня есть. Виктор продолжает твердить, что я не готова к осуществлению своих планов, но мне кажется, это он не хочет перемен в жизни. Между тем сегодня утром мы повздорили из-за… принципов искусства! Часто, когда я позирую для мужа, мои мысли обращаются к вопросу о художественном взгляде, о видении художника. Я пришла к выводу, что художник изображает то, о чем думает, и что включение в композицию картины дополнительного элемента, пусть даже не находящегося в комнате, заслуживает внимания как способ передачи воображаемых им образов. Но Виктор и слушать об этом не хочет. Над ним безраздельно властвует идея точного воспроизведения мира, воссоздания каждой детали именно такой, какой она воспринимается глазом. Каждый раз, когда он смотрел в мою сторону сегодня утром, на его лице было написано неодобрение.

Однако, несмотря на незначительную размолвку с мужем, этот день обещал запомниться замечательным событием — поездкой в Тиволи, удовольствием, знакомым с детства. Поскольку прогулка была запланирована, я решила написать о ней в дневнике — как повод начать вести его снова — и собираюсь осуществить задуманное.

Когда служанка доставила нам прелестную записку от Сусси, в которой та приглашала меня сопровождать ее в Тиволи, я тотчас же без колебаний отмела все недавние слухи, связывающие имя моей подруги с именем политического пропагандиста из университета. Создается впечатление, что мишенью подобных сплетен, распускаемых Йетте Йохансен и ее окружением, всегда становится тот, кто больше благословлен Богом, кто живет более полной жизнью, чем те, кому остается лишь приукрашивать и распространять истории. Во второй половине дня Сусси заехала за мной в большом экипаже своего мужа. День — а близится середина лета — был просто великолепным.

— Дорогая, как я рада, что ты согласилась! — воскликнула подруга, заключая меня в объятия и обволакивая ароматом своих духов. — Видишь, в моем возрасте мне все еще нужна провожатая.

На ней было легкое платье. Я обратила внимание на то, что хорошо сконструированный корсет, привезенный, вероятно, из Парижа, вполне помог Сусси восстановить девичью фигуру, уничтожив все признаки двух родов.

Мы вышли у причудливых, ярко раскрашенных ворот, мимо которых я частенько прохожу в этом районе города, между Ратушной площадью и Центральным вокзалом. Сусси весело потащила меня за руку по дорожке с декоративными фонариками, создающими после наступления темноты таинственное свечение. Нашему взору предстали яркие павильоны с остроконечными крышами: китайская пагода, открытые кафе под навесами, новый концертный зал в мавританском стиле с большими арками и минаретами, распахнувший свои двери всего два сезона назад. А прямо перед нами находился украшенный резьбой Театр пантомимы с позолоченной крышей и механическим занавесом в виде огромного, ярко раскрашенного павлиньего хвоста, который разделяется пополам и уходит под сцену, вместо того чтобы подниматься.

Это посещение живо воскресило в памяти те немногочисленные прогулки, когда в редкие и долгожданные воскресные дни нашей юности дядя Мелькиор водил нас в этот волшебный мир. Десять лет назад, когда мне было тринадцать, я призналась брату, как хотела бы залезть в знаменитый «Монтебелло»[42] и воспарить над облаками. Свен высмеял меня за незнание того, что шар привязан к земле. Не успеет дюжина, или около того, джентльменов и леди подняться в воздушном шаре на установленную высоту, как работники на земле начинают управлять большой паровой лебедкой, которая своевременно тянет их обратно вниз.