Жаклин Санд - Женщины французского капитана Страница 51

– Значит, трибунала не будет. Мне искать того, кто передал пистолет? – осведомился Сезар. Полковник помолчал, а потом сказал:

– Нет.

– Благодарю. Потому что я вряд ли его бы нашел.

– Такая история… – пробормотал де Дюкетт и добавил уже совсем другим тоном: – Завтра в семь чтобы были готовы. Мы движемся дальше.

– Слушаюсь.

Полковник отошел; дождавшись, пока он покинет пределы слышимости, Трюшон заметил:

– Ну и ну. Забавный конец истории.

– Почему я ничуть не удивлен? – вопросил Сезар неизвестно у кого, но ответил ему журналист:

– Потому что все произошло в духе времени. А вы уже почуяли этот дух. Ату их, ату!

– Ксавье, вы вроде не пьяны. Что за чушь вы несете?

– Не знаю, но она мне кажется непреложной истиной. Счастливый господин де Ларош! Он уже в аду, а нам ад только предстоит.

Виконт внимательно на него посмотрел – на сей раз журналист был серьезен.

– Думаете, баталия затянется надолго?

– Уверен. Маршал слишком слаб, чтобы продержаться долго, а без него неизвестно, сколько мы провозимся. Я бы позаботился о теплой одежде.

– Тьерри говорит, нам обещают шинели.

– А мне никто не обещает. Придется покупать самому.

Заиграли венский вальс; мягкая мелодия поплыла над импровизированной площадкой для танцев, и вновь закружились пары. Виконт скрестил руки на груди. Черт возьми, какое же все-таки дикое смешение мира с войной – как будто ночь и день соединили в одном бокале! И нигде так остро не чувствуется жизнь, как здесь.

– Добрый вечер, господа, – произнесла Вивиана де Рюэль, останавливаясь с ними рядом.

На ней было ослепительное красное платье; в нем она казалась языком пламени, взвившимся к небесам. В ушах и на шее у нее, словно звезды Млечного Пути, переливались драгоценности.

– Мадам де Рюэль, – Сезар поцеловал ей руку. – Вы прекрасно выглядите.

– Благодарю, – Комплимент она приняла равнодушно. – Вы танцуете венский вальс, виконт?

– Пока еще нет, мадам. Но когда его станут сегодня повторять, непременно станцую.

– Я запомню, – она собралась уходить, однако Сезар остановил ее:

– Вы слышали новость?

– Какую?

– Де Ларош застрелился.

– Вот как, – казалось, она не впечатлена. – Значит, Бог все-таки за нами присматривает, да, господин второй адъютант? – не дожидаясь ответа, Вивиана развернулась и пошла прочь – видимо, в поисках партнера, который все же составит ей компанию.

– Мадам! – окликнул ее Сезар.

Вивиана обернулась, вопросительно приподняв брови. За ее спиной пары кружились в венском вальсе.

– Вы случайно не теряли армейский пистолет с черной ручкой, с которой содран номер?

– Вам нужен пистолет, виконт? – ответила она холодно, ничуть не удивившись вопросу. – Отправляйтесь в полковой арсенал, там этой стреляющей мерзости предостаточно. Хорошего вечера, господа.

И она удалилась.

– Какова, а! – сказал Трюшон, с восхищением глядя ей в спину. – Думаете, это она посоветовала де Ларошу застрелиться?

Сезар пожал плечами.

– Кто ее знает. Я так уж точно не собираюсь допытываться. Пойдемте, Ксавье, выпьем.

– За его упокой?

– За наше здравие.

Эпилог

«Дорогая моя Ивейн!

Когда ты получишь это письмо, возможно, наши войска одержат еще одну славную победу, которая будет кровавым пером вписана в мировую летопись войн. Однако я немного сомневаюсь. Вот уже вторую неделю мы стоим под Севастополем, и по всему выходит, что осада затянется. Маршал Сент-Арно недавно скончался, что было воспринято многими как личная трагедия. Я понимаю этих людей. Новый главнокомандующий французской армией Канробер производит не такое сильное впечатление, как маршал Сент-Арно.

Прости меня, если я стану писать реже. Почта, говорят, скоро будет ходить не очень хорошо; приближается зима, а холода в России суровы. Надежды взять Севастополь быстро тают с каждым днем. Ты наверняка читала уже в газетах и о затопленных русскими кораблях, и об обстреле, что ведется с их бастионов. Этот город оказался крепким орешком. Похоже, мы окопались тут надолго.

А потому выраженное мною в предыдущем письме желание повидать тебя в Вене, взяв отпуск после того, как мы покорим Севастополь, становится если не насмешкой, то невыполненным обещанием; но я говорю, что исполню его, – хотя и придется, по всей видимости, подождать. Я напишу тебе, едва что-то узнаю. Пока я целыми днями разъезжаю вдоль линии наступления, и мне кажется, что я родился среди этих холмов, у этого все еще теплого моря. Обжился в полку, где меня уже держат за своего, и на ужинах у полковника де Дюкетта даже позволяю себе шутить и иронизировать. Иногда меня понимают. Можешь ты в это поверить?

Я – нет. Никогда не думал раньше, что такое событие, как война, когда-нибудь станет моим.

Я часто размышляю о капитане де Эмоне; странно, что, никогда не встречая этого человека, я посмертно записал его если не в друзья, то в хорошие приятели. Он не был ангелом во плоти, не был образцом безгрешности, и конечно, у живых нашлось бы в чем его упрекнуть – но мертвым упреки не адресуют. И остается лишь то, чем капитан де Эмон запомнился мне больше всего, – сильное чувство, ради которого он жил. Это было неправильно, как говорит Инесс де Кормье, по законам божеским и человеческим, и все же в чем-то я могу его понять. Капитан де Эмон любил так, как умел, а любил он сильно. Он совершил множество ошибок и ради своей любви поступал не всегда верно, однако она вела его по жизни, наполняла его самого и каждую его минуту, и это, наверное, самое главное, что нужно о нем помнить.

Я не перестану помнить это о нем, даже если все остальные забудут.

У меня мало общего с капитаном де Эмоном. Он был иным человеком, из тех, с кем я труднее всего схожусь и с кем вряд ли завел бы близкую дружбу. И потому вдвойне странно, что именно от него я научился этой его невероятной, целебной вере в самую жизнь. Не прочувствовал, но понял, проанализировав его поступки, узнав, как он жил и как умер. Понимая, в чем был прав и неправ он, я понял, в чем был прав и неправ я.

Я непременно расскажу тебе об этом, моя дорогая Ивейн, расскажу при нашей встрече в Вене, потому что такое в письмах не пишут. Даже в самых нежных.

Я не поеду в Париж, пока не завершится война. Так или иначе, я дал себе слово. Я не могу появиться там прежде – это оставит мое дело незаконченным, и я не буду ощущать себя цельным, даже если после возвращусь на поле битвы. Мое место сейчас здесь, со всеми этими людьми, и я останусь с ними, что бы ни случилось.

Бог да сохранит их, меня и Францию. Бог да сохранит тебя, дорогая моя Ивейн. Пока ты ждешь меня – я бессмертен».