Карин Монк - Чужая вина Страница 57

Женевьева была не в силах шевельнуться, хотя Хейдон удерживал ее всего лишь мягким прикосновением к щеке и безысходным выражением во взгляде голубых глаз.

— Вы говорили мне, что убили этого человека из самозащиты, — вымолвила она, пытаясь понять.

Он покачал головой.

— Я говорю не о тех подонках, которые на меня напали. Да, мне пришлось убить одного из них, и я нисколько в этом не раскаиваюсь. Но я погубил другую, драгоценную и невинную жизнь.

Лицо Хейдона исказилось. Женевьеве было больно смотреть на него — она ощущала его страдания как свои собственные. Что бы он ни совершил, это терзало его до глубины души. Челюсти Хейдона были плотно сжаты, как будто он боялся, что заплачет, если заговорит. Чувство вины за содеянное так сильно угнетало его, что Женевьева не сомневалась — речь идет о каком-то чудовищном несчастном случае.

— Ничто не вечно, Хейдон, — прошептала она, обнимая его могучие плечи. — Все еще переменится. Все будет хорошо.

Хейдон не знал, чему больше удивляться — прощению, которое заранее даровала ему Женевьева, ничего не зная о его грехе, или тому, как быстро его тело реагирует на любое ее прикосновение. Шелковистая щека девушки прижималась к шее Хейдона, наполняя его обоняние цветочным ароматом. Казалось, она хочет впитать в себя страдания Хейдона, разделить их с ним и заставить его ощутить ее бесконечную способность сочувствовать и утешать. Хейдон понимал, что не заслуживает такой женщины. Он не мог припомнить ни одного поступка в своей бесполезной и никчемной жизни, который стоил бы хоть капли ее нежности. И тем не менее она была нужна ему целиком и полностью. Хейдон хотел, чтобы ничего не могло их разделить, чтобы их тела и души навсегда слились воедино.

Со стоном Хейдон припал к ее губам, понимая, что уже не сможет остановиться, но сейчас его это не заботило. Он доставит Женевьеву в Инверэри целой и невредимой. Он покинет ее, не зная, вернется ли когда-нибудь, но потом. Сейчас, в этом гостиничном номере, освещенном масляными лампами, абрикосовые блики которых играли на ее коже, она принадлежала только ему.

Подняв Женевьеву на руки, Хейдон отнес ее к кровати, опустил на перину и сорвал с себя жакет, галстук и рубашку. В глазах Женевьевы светилось желание. Однажды она уже отдалась ему, и ее девственная стыдливость сменилась бурей внезапно нахлынувших и неведомых ранее чувств. Скоро он покинет ее, и она снова останется одна. Прежде Женевьева не понимала всей глубины своего одиночества. Ее время принадлежало детям, Оливеру, Дорин и Юнис и бесконечным заботам о пище, уроках, счетах и домашнем хозяйстве. Но Хейдон проник сквозь броню с трудом завоеванной ею независимости. Он открыл ее сердце, наполнив его сладостной мукой.

Элис понадобился целый час, чтобы как следует облачить Женевьеву в новое платье, но опытные руки Хейдона справились с противоположной процедурой очень быстро. Нижние юбки по очереди летели на пол, где уже лежали прочие мудреные вещицы, составлявшие изысканный наряд Женевьевы.

Хейдон смотрел на Женевьеву, восхищаясь ее красотой и чувственностью. Ему хотелось каждую ночь засыпать в ее объятиях, зная, что утром она будет рядом, хотелось прожить с ней всю жизнь, одевать ее в нарядные платья и осыпать драгоценностями. Внешность, которой одарила Женевьеву природа, не нуждалась в подобной мишуре, но все равно, она слишком долго отказывала себе во всем ради того, чтобы обеспечить пищей и кровом своих подопечных. Женевьева заслуживала куда большего, чем простое обручальное колечко, которое Хейдон этим вечером надел на ее палец. Но сейчас он не мог ничего себе позволить, так как был не маркизом Рэдмондом, а всего лишь беглым преступником. Им оставались только эти краткие минуты страсти. Хейдон пытался продлить их, но был не в силах сдержаться. Он двигался все быстрее, повторяя ее имя, подобно крику отчаяния, покуда она не застонала, крепко прижимая его к себе…

Хейдон лежал неподвижно, чувствуя на своем плече дыхание Женевьевы. Осторожно отодвинувшись, он нежно смахнул с ее лица прядь золотистых волос.

— Я не могу расстаться с тобой, Женевьева, — хрипло прошептал он. — Только не сейчас.

Ее глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам, словно серебристые капельки боли.

— Тебя поймают, Хейдон, — еле слышно произнесла она. — Поймают и повесят. А я не смогу этого вынести.

Он обнял ее и погладил по голове, стараясь успокоить.

— Если меня поймают, то лучше я проведу последние часы на свободе рядом с тобой, чем убегая в темноте неизвестно куда. А если меня не поймают, то я должен убедиться, что ты благополучно добралась до дома, и попрощаться с детьми. Не хочу внушать им мысль, будто они мне настолько безразличны, что я могу исчезнуть, не сказав им ни слова. В их жизни было достаточно людей, которые просто уходили, когда им было угодно.

— Я все объясню детям, — заверила его Женевьева. — Они не будут чувствовать, будто ты их бросил. Они поймут.

Хейдон покачал головой.

— Нет.

— Почему для тебя так важно увидеть их снова?

Его глаза затуманили боль и раскаяние. Он попытался скрыть это, пожав плечами и делая вид, будто желание еще раз увидеться с детьми вызвано всего лишь тем, что он добр к ним. Но Женевьеву не обмануло его притворство.

— Пожалуйста, расскажи мне, — попросила она. Отпустив ее, Хейдон лег на спину и стал молча изучать тонкую паутину трещин на потолке. Их тела остыли, и огонь в камине погас — тепло, наполнявшее комнату совсем недавно, постепенно исчезало. Когда Женевьева уже решила, что своей настойчивостью разрушила возникшую между ними хрупкую связь, он заговорил тихим голосом:

— У меня была дочь. Я бросил ее, и она убила себя. Хейдон ожидал, что Женевьева в ужасе отпрянет от него. Вот сейчас она спрыгнет с кровати и засыплет его вопросами, желая знать, был ли он женат, когда родился ребенок, и как он мог быть таким жестоким. Это было бы вполне естественным для женщины, посвятившей свою жизнь детям, которые, за исключением одного, даже не были связаны с ней родственными узами.

Но Женевьева лежала неподвижно, пытаясь осмыслить услышанное. Затем она придвинулась к Хейдону и положила голову ему на плечо.

— Расскажи мне, что произошло.

В мягком голосе Женевьевы не слышалось осуждения. Ее спокойствие озадачило Хейдона. Неужели она не поняла, что он сказал? Или после стольких лет заботы о беспризорных и ворах ей стало ясно, что жизнь — жестокая штука и что иногда приходится делать мучительный выбор?

Женевьева ждала объяснений, с детской доверчивостью прижимаясь щекой к плечу Хейдона. И стены, которые он так долго воздвигал вокруг всего, что касалось Эммалайн, рухнули. Конечно, она возненавидит его, узнав правду, с тоской думал Хейдон. Ее приведет в ужас то, какому эгоистичному и трусливому ублюдку она пыталась помочь. «Ты заслуживаешь ее презрения», — яростно твердил себе он. Может быть, если ее отношение к нему изменится, расставание будет не таким тяжелым. Мысль о том, что ему придется испытать ее ненависть, казалась невыносимой, но после всего, что Женевьева для него сделала, Хейдон чувствовал себя обязанным рассказать ей правду.