Симона Вилар - Дикое сердце Страница 57

За ширмой, завешанной циновками из золотистой соломы, находилась лохань для купания, на выступе стены висел умывальник с кувшином и таз из серебра. Камин был выложен серым сланцем, и перед ним стояли два изящных стула. Два небольших окна в нишах стен завершали великолепную картину. Сквозь промасленную бумагу, натянутую на рамы, в комнату проникал желтый свет.

В простенке окон на скамье сидела немолодая грузная женщина, которая оказалась настоящей великаншей, когда поднялась. Эмма едва ей достигала до предплечья.

— Благо тебе, благородная дама, — сказала она, низко кланяясь. Улыбка у нее была приятная, а в темных глазах сквозило веселье. — Мой Гвальтельм приказал мне прислуживать тебе. А зовут меня Дуода из Аванака.

Эмма невольно улыбнулась, оглядывая покой. Все как у настоящей принцессы из Робертинов. Она-то думала, что ее едва не в подземелье посадят, и, когда огромная Дуода натаскала ей теплой воды и Эмма погрузилась в нее, она почувствовала себя совсем неплохо.

Дуода старательно намылила ей голову. Несмотря на свой суровый вид, женщина оказалась на редкость болтливой. Эмма даже перешучивалась с ней.

— Надо же, — удивлялась Дуода. — А мой Гвальтельм говорил, что у тебя нрав, как у нормандской волчицы. Хотя я слышала, что в народе тебя кличут Птичкой. Говорят, Роллон выкрал тебя из крепости Байе, когда убил тамошнего графа.

Эмма стала объяснять, как все произошло на самом деле, но захлебнулась в потоке воды, который одним махом вылила на нее из огромного ведра Дуода. Застонала, когда та принялась тереть ее жесткой мочалкой.

— Подумать только, мой Гвальтельм говорил, что ты самая что ни на есть принцесса, а грязи на тебе, как на монастырской рабыне.

— Эй, потише! — плеснула в нее водой Эмма. — Клянусь верой, ты сейчас с меня кожу вместе с грязью сотрешь.

Дуода басисто захихикала, похлопала Эмму по плечу, как коня, так что та едва с головой не погрузилась вводу.

— Неженка, принцесса!

— Только не вытирай меня! — взвизгнула Эмма, когда великанша, как ребенка, подняла ее из воды и набросила полотняное покрывало… —

— Тебе бы камни на стройплощадке ворочать, — ворчала Эмма, вытираясь.

— И это приходилось, — усмехнулась женщина. — Когда мой Гвальтельм…

— Скажи на милость, отчего ты называешь преподобного епископа Шартрского «своим Гвальтельмом»?

Дуода достала из ларя белую льняную сорочку.

— А как же мне его называть, если мы с ним лет двадцать вместе прожили.

— Так ты ему вроде жены? — удивленно переспросила Эмма, выныривая из ворота сорочки, в какую ее буквально всунула Дуода.

Пожалуй, в этом не было ничего необычного. Священники часто брали к себе сожительниц. Дуода же, пока Эмма расчесывала волосы, тут же поведала ей о себе, что родом она из села Аванак, что принадлежало шартрскому монастырю Святого Петра, или, как его зовут в народе, Святого Отца. Говорят, что еще король Хлодвиг его возвел. А «ее Гвальтельм», тогда еще совсем молоденький, был при нем аббатом. Приезжал взимать десятину в их село, служил мессу. К нему неплохо относились, ибо он прощал крестьянам долги в неурожайные годы.

А посмотришь — добрым не покажется. Неразговорчив, вечно нахмурен. Однако Дуода сразу заметила, как он поглядывал на нее, когда она гнула подковы на празднике урожая и на Троицу. Поэтому ее не удивило, когда он прислал за ней своих людей и поселил при монастыре. Так они и прожили вместе. Четырех сыновей родила ему Дуода, но только младший Дюранд остался жив и сейчас служит герцогу Нейетрийскому в Париже.

— А с моим Гвальтельмом я и по сей день. Он вон теперь епископ. И я при нем.

— Что же он тебя в прислугах держит? — уже начиная дремать, спросила Эмма. — Меня Ролло желал королевой франков сделать!

После дороги и купания ее клонило в сон. Ответ Дуоды слышала, как сквозь дрему. Та говорила, что ей, простой крестьянке, не на что было рассчитывать. Она же Эмма из королевского рода франков, и язычнику Роллону выгодно взять ее в жены, ибо брак с Птичкой его вмиг возвысит до уровня монархов Европы.

Эмма открыла сонные глаза. Улыбнулась. Странное дело, но подобная мысль ни разу не приходила ей в голову. Она была изгнанницей в своей семье, ее не признавали, Теперь же, когда сам герцог Нейстрийский называет ее своей племянницей и готов предложить Ролло, все могло измениться самым непредсказуемым образом. Ведь ее левша так падок на лесть и на титулы. Кто знает, ежели Роберт ему предложит ее руку как франкской принцессы, он может и принять условия христиан. Ведь крестился же викинг Готфрид из любви к Гизелле Лотарингской. И Ролло… Они так любят друг друга…

Она заснула с улыбкой.

Вечером ее навестил Роберт. Был уже в длинной кольчуге и плаще, но еще без шлема.

— Мы выезжаем в полночь.

— Разве вы оставите Шартр?

— А разве ты не слышала, что Роллон уже отбыл из своей столицы? И мой долг вынуждает меня отбыть в Париж, куда Роллон непременно направит свой первый удар. Ибо только дикий зверь покидает место своего обитания, когда на него несется свора псов, но не правитель народа.

Эмма ничего не ответила. Подумала лишь, что Роберту скорее пристала роль егеря, устроившего эту облаву, но не роль травимого зверя. Спросила лишь сухо: неужели Роберту так уж необходимо покидать город, на который будет направлен основной удар, и разве король Карл не может защитить города на Сене.

Роберт спокойно отвечал, что Карл не посвящен в план ловушки для Ролло. Да ему сейчас и не до того. Сейчас для него важнее всего присоединение Лотарингии. Ибо совсем недавно умер германский Каролинг Людовик Дитя, и, пока его преемники не распространили свою власть на земли Лотаря, Карл делает все возможное, чтобы заручиться поддержкой герцога тех краев Ренье Длинная Шея.

Эмма чуть нахмурилась. Поняла, что вечно соперничающие Каролинг и Робертин думают лишь о власти. Как и ее Ролло. У каждого из них — свои цели, и она запуталась в них, как мушка в паутине. И еще ей показалось, что имя Ренье Длинная Шея вроде бы ей знакомо. Ах да, ему служит сейчас ее знакомый Эврар Меченый, и, кажется, этот Ренье приложил руку к прошлогоднему неудачному покушению на Эмму.

Ах, Дева Мария, как странно влияет на ее судьбу королевское родство, о котором она столько лет не ведала, пока спокойно жида со своей приемной матерью Пипиной в лесном аббатстве Гилария-в-лесу.

Эмма не смогла подавить невольный вздох.

— Ну не надо так тяжко… — примирительно сказал герцог. — Чтобы тебе не было одиноко в Шартре, я оставляю здесь твоего давнего знакомого Ги, сына Фулька. Тебе… это приятно?

Она лишь пожала плечами.

— Разве я вольна выбирать? По сути дела, я пленница.