Мэдлин Хантер - Лорд-грешник Страница 58

Стоя неподвижно, Брайд смотрела из окна на маленький огород позади дома. Все растения будто спали. Заходящее солнце грело ей кожу, однако не могло победить холод в ее душе.

Ясно, что ее путь определен задолго до того, как Линдейл появился в их долине: Разве она может изменить прошлое или отказаться от наследства отца?

А если бы даже могла, то вряд ли бы это сделала.

Услышав, что к крыльцу подъехала карета, Брайд почувствовала внезапную панику и поспешно оглядела спальню.

Не здесь. Не в этом коттедже. Она не хотела запятнать свои воспоминания.

Ей удалось сбежать по лестнице и оказаться у двери как раз в тот момент, когда Линдейл входил в дом. Глаза у него весело блестели. Он отбросил в сторону перчатки, шляпу, и Брайд позволила ему поцеловать ее, но удержала, когда Эван хотел снять сюртук.

– Давай погуляем в саду, порадуемся солнцу, пока можем.

– Конечно. Должны же мы воспользоваться преимуществами загородного дома.

Выйдя через кухонную дверь в сад, они пошли по выложенной камнем дорожке к простой скамье под голыми ветвями фруктового дерева.

Линдейл указал на пакет, который Брайд принесла с собой.

– Что это?

– Гравюры Каральо. Ты просил меня захватить их. – Брайд осторожно сломала печать на обертке.

Против ее ожидания, при виде гравюр Линдейл не выказал особого энтузиазма.

Когда Брайд развернула бумагу, он поднял верхний лист и стал тщательно осматривать его. А она внимательно следила за выражением его лица.

Наконец Брайд не выдержала:

– Я должна тебе кое-что сказать. Это подделка. Ты сам увидишь, когда сравнишь их с твоими сериями.

Положив лист на место, Линдейл молча ждал.

– Их сделал мой отец. Во Франции, увидев какие-то старые потертые изображения, он решил, что эти изображения, должно быть, из серии Каральо, и создал на их основе пластины.

– Понимаю, причуды художника.

Брайд поморщилась.

– Не совсем.

– По-твоему, он продал некоторые свои творения как оригиналы Каральо?

– Я так не думаю. Но все же он рассчитывал, что их сочтут дополнениями к серии. Вряд ли отец что-то продал, однако пластины он делал с намерением продать их в качестве оригиналов.

Вот она и призналась.

Линдейл по-прежнему оставался невозмутимым, хотя Брайд предпочла бы увидеть его гнев.

– И когда он сделал пластины?

– Еще до моего рождения и вскоре после своего путешествия, когда он был совсем молодым человеком. Во всяком случае, я так думаю. Насколько мне известно, в мою бытность он не сделал с тех пластин ни единого отпечатка, так что эти гравюры очень ранние.

– Кажется, твой отец понимал неблаговидность этого занятия…

Брайд не хотелось продолжать, но…

– Он гравировал и другие пластины, воссоздающие изображения, которые были утеряны, например, «I Modi» Раймонди.

– Так эту серию продал твой отец, Брайд?

– Нет.

Возникла отвратительная пауза.

– Значит, ты, дорогая?

– Тоже нет. И все же кто-то это сделал. Пластины были украдены больше года назад, я убеждена, что твои серии отпечатаны с них.

Брайд не отрываясь смотрела на мертвую виноградную лозу, цепляющуюся за палку, а когда наконец осмелилась поднять глаза, ее ошеломило выражение лица графа – оно было серьезным, но отнюдь не гневным. Скорее Линдейл выглядел… очень довольным.

– Ты знал!

– Предполагал.

– Что именно?

– Много лет назад произошло нечто такое, из-за чего я вынужден был приехать в долину Шотландии. Мой дядя по неизвестной мне причине разорил твоего отца. Сначала я думал, что виной всему его политические взгляды, но дядя Дункан не интересовался политикой… Зато он чрезвычайно любил гравюры.

– А это имеет какое-то значение?

– Разумеется. Ты знала имя моего дяди, хотя притворялась, что не слышала о нем, знала, что произошло между Дунканом Маклейном и твоим отцом, но не хотела мне сказать. Тогда я заподозрил, что твой отец либо продал Дункану сомнительную работу, либо пытался это сделать. Когда мой дядя это обнаружил, он заставил твоего отца покинуть город под угрозой разоблачения.

– Ты прав. Я не хотела, чтобы ты узнал, чем занимался мой отец. Если бы я призналась, что слышала его разговор с твоим дядей, ты бы непременно стал выпытывать у меня, о чем шла речь. Надеюсь, ты не слишком осуждаешь меня за то, что я притворялась несведущей.

– Конечно, я тебя понимаю. Возможно, с этих гравюр Каральо все и началось. Я унаследовал мои серии от Дункана: они долгое время находились в его коллекции; поэтому, увидев якобы вновь обнаруженного Каральо твоего отца, он должен был сразу понять, что это подделка.

– Но как мое нежелание признать, что мне известно имя твоего дяди, заставило тебя заподозрить моего отца в подделке «I Modi»?

– Когда я искал граверов, достаточно талантливых, чтобы подделать работы старых мастеров, среди прочих мне назвали Томаса Уотерфилда. Я даже не внес его в список, поскольку думал, что речь идет о тебе и твоих сестрах. Только узнав, что этим именем также пользовался и твой отец, чтобы избежать разоблачения Дункана, я все понял. Сравнив мои «I Modi» с гравюрой позднего мистера Уотерфилда, я убедился в своей правоте.

– И ты был настолько уверен, что это не я?

– Такая мысль приходила мне в голову, но я сразу ее отбросил. Если бы ты гравировала эти пластины, то не стала бы так пристально изучать технику, как делала это ночью в моем салоне; ты бы с первого взгляда узнала свою работу. – Линдейл указал на Каральо: – Эти пластины тоже были украдены вместе с «I Modi»?

– Да.

– Мы должны их найти, все до единой. Гравюры могут быть сделаны и проданы частным образом. Эротическое содержание таких вещей заставляет многих коллекционеров держать в тайне их приобретение.

Брайд ожидала взрыва, приготовилась к обвинениям и презрению, а вместо этого Линдейл советовал продолжить расследование.

– И тебе не хочется убить меня на месте?

Линдейл взял ее за руки.

– Я рад, что ты доверилась мне. Теперь, открыв свою мрачную тайну, возможно, ты более доброжелательно посмотришь на мое предложение.

Брайд почувствовала, как в душе ее растет благодарность… и одновременно – глубокая печаль. А потом к ним присоединилось еще одно чувство, смягчая боль в сердце.

Она любила его.

Чтобы не потерять самообладание, Брайд крепко сжала руку Эвана. Поначалу она рассчитывала признаться в незначительном обмане и заставить графа уйти, избавившись тем самым от необходимости худших откровений, но теперь его великодушие и любовь к нему вынуждали ее признаться во всех преступлениях, совершенных отцом и ею самой.

И все же она не сможет рассказать ему все ради безопасности сестер, как не сможет допустить, чтобы их связь продолжалась – ведь ложью она предала бы свою любовь.