Барбара Эрскин - Дитя Феникса. Часть 2 Страница 58

Волна гнева и скорби, хлынувшая на нее из оконной ниши, окутала их с Дональдом тяжким покровом, грозя поглотить их обоих.

– Александр! – беззвучно шептали ее губы. – Прости меня, мой милый, прости меня.

Малкольм смерил Ронвен холодным взглядом.

– Я полагал, вы справитесь с этим делом.

– С каким делом, милорд? – Она с недоумением смотрела прямо ему в глаза.

– С Дональдом Маром. – Он чуть снизил голос, сквозь зубы произнося это имя. – Вы знаете, что я имею в виду.

– Мне кажется, сын лорда Мара находится здесь в составе свиты своего отца, – ответила Ронвен. – Если вы считаете, что ему лучше уехать, поговорите с господином камергером двора, самим лордом Маром. – Присев в легком поклоне, она удалилась. Малкольм с перекошенным от ярости лицом смотрел ей вслед.

Годстоу. Январь 1260

Эмма Блоуэт, аббатиса обители Годстоу, строгими глазами смотрела на представшего перед ней рыжеволосого молодого человека. Он и двое его спутников были в темных плащах поверх кольчуги. На дорогих одеждах не было нашитых гербов, но надменность в его манерах выдавала в нем человека благородного происхождения. Она выпрямилась.

– Простите, но принцессу Аберфрау нельзя видеть. – Своим тоном она давала понять, что считает проявлением дурного вкуса употребление полного титула содержащейся в монастыре сестры Изабеллы. Молодой человек в своей просьбе о встрече с ней назвал сестру Изабеллу именно так.

– Почему нельзя? – Он с такой же неприязнью и недоверием глядел на нее, что и она на него. Ливелин уже начинал жалеть, что приехал в Годстоу. Это его побуждение вырвать вдову родного дяди из когтей короля Генриха и увезти из монастыря, где хорошо только старушкам, казалось ему вполне своевременным. Таким образом он утрет нос королю Англии, который погряз в борьбе со своими баронами, требующими реформ, и вряд ли пожелает усложнять себе жизнь, гоняясь за беглянкой. Вернувшаяся в Уэльс Изабелла де Броуз могла бы послужить его благородной цели, только надо было держать ее подальше от Абера. И вот теперь его романтическому, по-мальчишески смелому плану похитить из монастыря тетю, кажется, не суждено осуществиться. А ему так хотелось отвлечься от недавней ссоры с Оуэйном, а заодно похвастаться нововведенным и пожалованным самому себе очень высоким титулом «принц Уэльский»!

Ливелин думал обернуться в Англию и обратно за три дня. Но эта женщина в накрахмаленном апостольнике на голове и с резным распятием, свисающим ниже колен, держала его у входа в монастырь, не пуская внутрь, словно он был недостойный грешник. Он от души пожалел, что не прихватил с собой отряд отборных уэльских воинов. Уж они прошлись бы по всем кельям и укромным уголкам этого серого, неприступного монастыря и освободили бы всех хорошеньких монашек. Подавив улыбку, которая нарушила бы суровое выражение его лица, чего он вовсе не хотел, Ливелин предпринял еще одну попытку сговориться с настоятельницей.

– Ваше преподобие, умоляю вас, разрешите мне встретиться с ней. Я был принцессе как родной сын. Она захочет повидаться со мной, уверяю вас. – Он знал, что Изабелла простит ему эту маленькую ложь. Но что касается второй части его просьбы, тут он не кривил душой – она, конечно, захочет его видеть.

Впервые за все это время выражение лица настоятельницы смягчилось.

– Вы не сказали мне, что принадлежите к числу близких ей людей.

– Очень даже близких. – Он улыбнулся ей обезоруживающей улыбкой. Ливелин никак не должен был сознаваться, в каком он родстве с Изабеллой, а то эта проклятая настоятельница тут же догадалась бы, что принимает у себя не кого-нибудь, а принца Уэльского!

Меж тем настоятельница приумолкла, очевидно, раздумывая, пропустить его к сестре Изабелле или нет.

– Пожалуй, принимая во внимание обстоятельства, я смогу разрешить вам повидаться с ней. Бедная женщина, ее так редко посещали все эти годы. Возможно, ваш визит облегчит ее последние часы…

– Ее последние часы? – повторил за ней Ливелин. – Что вы имеете в виду?

Аббатиса помрачнела.

– Мне очень жаль. Я думала, вы знаете и потому приехали. Сестра Изабелла умирает.

Изабелла лежала в лазарете на смертном одре. Ее кровать была придвинута совсем близко к очагу. На других двух кроватях лежали две дряхлые монахини – они уже не могли ходить, а еще на одной – молоденькая послушница. Но страшная ангина и жар были забыты, когда в лазарете появился молодой высокий человек, которого вел врач. Девушка выпрямилась в постели и натянула на себя одеяло до самых глаз.

Ливелин сел на край кровати, на которой лежала его тетка. Он тут же отпустил сопровождающего и, повернувшись к умирающей, взял ее худенькую, иссохшую руку в свои.

– Тетя Изабелла? Вы должны поправиться. Я приехал, чтобы забрать вас с собой в Уэльс. – Его шепот в царившей тишине разносился по всему лазарету.

Он думал, что она не слышала его, но через некоторое время она открыла глаза.

– Ливелин? – спросила она слабым голосом.

Он улыбнулся.

– Он самый.

– Ты увезешь меня к Абер?

Он легонько сжал ее руку.

– Как только ты будешь готова для долгой дороги.

– Я была готова для долгой дороги еще в прошлом году. – В ее голосе послышались прежние сварливые нотки. – И за год до прошлого года, и за год до того года. Почему ты тогда не приехал? Почему ты не отвечал на мои письма?

– Не то было время. – Он выдержал ее взгляд.

– Не то было время, – тихо повторила она его слова. – А теперь не то время настало для меня. Слишком поздно. Дорогой Ливелин, я уже никогда не попаду в Абер.

– Попадешь, почему же нет… – попытался подбодрить он ее. – Мы повезем тебя туда на носилках.

– Нет. Вы привезете домой не меня, а мой труп. – Она улыбнулась, и он увидел боль в ее глазах. – Дело не стоит таких усилий. Освобождение из неволи моих бедных костей ничуть не уязвит Генриха. Ты ведь для этого придумал меня похитить, да? – Она снова улыбнулась. – Я так и думала. Из нас вышла бы дельная парочка, я и ты, Ливелин, сын Граффида, если бы мы раньше знали друг друга получше. Мы оба с тобой знали, чего хотели.

Изабелла, морщась от боли, поудобнее устроилась в подушках. Ее племянник отметил, что постельное белье на ее кровати было чистое и из тонкого полотна, а ее соседка, старая монахиня, лежала на дерюге, сотканной так грубо, что ему было видно даже оттуда, где он сидел, небрежное сплетение нитей.

– Знаешь, а я чуть было не освободилась отсюда, – продолжала она. – Элейн согласилась взять меня к себе. – Она фыркнула. – Я одолела ее письмами, и в ней, наконец, пробудилась совесть, и она уговорила Генриха. А после этого умерла.