Евгения Марлитт - Графиня Гизела Страница 62

Тем временем подошли министр, госпожа фон Гербек и доктор и, немея от изумления, остановились перед группой.

– Мнимо умерший, благодарение Богу, воскрес, – сказал князь. – Но у нас здесь другая неприятность – бедняжке графине дурно.

Доктор взял руку девушки и стал щупать пульс.

– Снимите тяжесть с моего сердца, доктор, – попросил его светлость. – Не правда ли, все это следствие сильного испуга и немедленно пройдет?

Советник медицины согнул спину, изобразив точно не вполне раскрытый перочинный нож: его светлость удостоил в первый раз обратиться к нему с речью.

– Надеюсь, ваша светлость, хотя при странных припадках ее сиятельства никогда с определительностью невозможно предсказать продолжительность приступа… Я должен сознаться, что мне чрезвычайно прискорбно, что этот несчастный случай может замедлить возможное выздоровление моей пациентки.

Кровь снова заиграла на щеках и губах девушки. Она была возмущена двусмысленными словами доктора, который и эту ее невольную слабость сумел приплести к ее прежним страданиям. Зачем вечно навязывали ей эту ненавистную болезнь? И вдобавок при этих господах, с любопытством смотревших на нее.

– Благодарю вас, – сказала она тихим, задушевным голосом португальцу. – Я хочу попытаться дойти одна.

Он медленно отошел от нее, и она, шатаясь, сделала несколько шагов. Госпожа фон Гербек хотела предложить ей руку, но она отказалась от ее услуг. Гордость, негодование, а также благодарное чувство, вызванное в ней его присутствием, помогли ей быстро победить свою мгновенную слабость.

Князь бросил торжествующий взгляд на доктора, когда движения ее с каждым шагом приобретали все более и более уверенности и гибкости, а когда Гизела благополучно достигла сада, он, весело вздохнув, снова сел на скамью под липами, посадив рядом с собой девушку.

– Вот вам случай определить продолжительность припадка, господин советник, – сказал он, очевидно в самом веселом настроении. – Карие глазки нашей графини блестят по-прежнему, а завтра я разобью в прах и остальные ваши опасения… Ну, скажите теперь, ради Бога, мой милейший Оливейра, каким образом могло случиться, что о вас нам принесли такое нелепое известие?

Один португалец не последовал примеру князя, он продолжал стоять, прислонясь к дереву. Этот странный человек постоянно вел себя так, как будто бы намерен был выступать против этого избранного общества.

– Вероятно, принесший это известие нашел очень пикантным подобный драматический конец, – возразил он с легким оттенком насмешки, на минуту осветившей его строгое и суровое лицо. – Он не дождался, пока рассеются завесы дыма и копоти, и, таким образом, я сочтен был умершим героем пьесы.

Все засмеялись.

– Как мне рассказывали, – начал один из господ, которому португалец, как казалось, не имел ни малейшего желания сообщать хода дела, – хозяин последнего сгоревшего дома вернулся из А. именно в тот самый момент, когда крыша готова была обрушиться. Он, как сумасшедший, бросился к двери, чтобы что-нибудь еще спасти, а господин фон Оливейра нашел нужным его остановить; но человека этого, сильного как медведь, трудно было оттащить от дверей его жилища, и таким образом началась борьба; среди дыма и пламени оба борющихся упали, и несколько минут все окружающие думали, что они погребены под рухнувшей в это время крышей. Человек этот, ваша светлость, хотел спасти свой капитал, скрытый в потаенном месте дома и состоящий из десяти талеров.

Все опять засмеялись, начался общий оживленный разговор. Старик Браун стал подавать мороженое.

В это время португалец отошел от дерева и остановился у входа в сад – от поднесенного ему угощения он отказался.

Гизела подошла к нему и, взяв с подноса Брауна мороженое, стала вторично угощать португальца.

– Отчего вы не хотите остаться под липами? – спросила она его.

– Взгляните на меня и скажите – могу ли я в подобном виде приблизиться к этому изящному обществу! – возразил он иронически, указывая на свой сюртук, покрытый густым слоем пепла и сажи. – Я, напротив, хочу воспользоваться моментом и уйти незаметным образом.

Она с умоляющим видом подняла на него свои карие глаза.

– Ну, так отведайте, по крайней мере прохладительного! Я горжусь тем, что могу что-либо предложить вам в своем доме.

Португалец горько усмехнулся:

– Разве вы забыли, что я ваш противник и стою с оружием в руках?.. Принимая ваше гостеприимство, я должен сложить оружие.

Хотя это и сказано было в виде шутки, но тем не менее в тоне и улыбке проглядывала горечь.

– Господин фон Оливейра совершенно прав, отказываясь от мороженого, – сказал, проходя, министр. – Он пришел очень разгоряченный с пожара. И ты не должна с такой экзальтацией относиться к своим обязанностям как хозяйки дома, дитя мое!

И с мрачным взглядом он взял у нее блюдце и отдал подошедшему лакею.

– Кроме того, я сейчас только что слышал в деревне, что ты сегодня приняла на себя роль святой ландграфини Елизаветы… Замок Грейнсфельд превращен в пристанище для бесприютных и нищих!

– О, оставьте юности ее идеалы! – вскричал князь, поднимаясь. – Мой милый барон Флери, нам очень хорошо известно, как редко они сохраняются в старости!.. Заботьтесь хорошенько о тех, которым вы покровительствуете, моя милейшая маленькая графиня, – я также со своей стороны внесу свою лепту… Ну а теперь, прежде чем удалиться отсюда, я хочу просить вас об одном… Послезавтра я возвращаюсь в А., но прежде я хочу доставить себе маленькое удовольствие: устроить завтра небольшой праздник в лесу. Желаете ли вы быть моей гостьей?

– Да, ваша светлость, желаю от всего сердца, – отвечала она, не колеблясь.

– Но этим еще не ограничиваются мои желания, – продолжал князь, улыбаясь. – Я вижу, что должен прийти на помощь вашему слишком заботливому и нежному папа, – он, как видно, желает еще год продлить ваше уединение из боязни возвращения вашей болезни – болезни, не имеющей никакого основания. Поэтому я назначаю представление ваше ко двору на будущей неделе безотлагательно и заранее радуюсь, как ребенок, изумлению княгини, когда она вдруг увидит перед собой восставшую графиню Фельдерн.

Министр спокойно и молча выслушал эти слова. Веки его были опущены, ни один мускул не шевельнулся на мраморном лице.

– Беру смелость заявить вашей светлости, что это всемилостивое решение пугает меня чрезвычайно! – вдруг заговорил советник медицины. – Моя священная обязанность как врача…

– Ба! Господин советник медицины! – перебил его светлость, и маленькие серые глазки сверкнули довольно немилостиво. – Мне кажется, вы переступаете границы своих обязанностей… Я отчасти сержусь на вас, что вы не хотите успокоить его превосходительство!