Екатерина Мурашова - Глаз бури Страница 65

– Ну, не знаю, – Софи пожала плечами. – Я думаю, что тебе не стоит забивать себе этим голову. Всем известно: если чего-то очень сильно ждать, оно как раз и случится. Не хватало тебе ко всем делам еще бояться младшей сестры… Я полагаю, что все это чушь и совпадения. А из-за того, что Ирен так мало говорит, ее словам все и придают такое значение. Лучше, чем делать из девочки оракула местного значения, нашла бы ей подружек каких…

– Я пыталась, но она ни с кем не хочет… Все книги читает…

– Ладно, пускай. Я с ней тоже еще поговорю. Я ей обещала. И книжку, кстати, для нее привезла. Не забыть бы отдать, она такая тихая у вас, сама ни за что не напомнит.

– Хорошо, Соня, я все поняла и постараюсь сделать.

– Вот и договорились, Анечка, в кои-то веки раз, – улыбнулась Софи и почти ласково дотронулась до рукава сестры. Аннет удивленно поглядела на нее, хотела что-то сказать, но только судорожно сглотнула слюну.

Когда Софи уезжала, ее провожала тихая как вечерняя тень Ирен. Под мышкой она держала новую книгу, словно опасаясь даже на миг расстаться с ней. В последний момент из дверей показалась Наталья Андреевна, решительно прошагала к коляске.

– Мама! Оставь! – послышался из окна голос невидимой Аннет.

– Софи! – сказала Наталья Андреевна. – Я тебя очень люблю и в память твоего несчастного отца готова многое от тебя стерпеть. Но сколько ж можно! От твоего способа жить в семье одни неприятности и афронты. Сейчас Аннет сообщила, что Гришиным сумасбродным решением мы опять же обязаны тебе! Мало того, что тебя даже в твоем деревенском уединении навещают люди, о которых судачит весь белый свет! Мало всех твоих приключений, которые мы сама не знаю как пережили! Мало того, что ты третий год морочишь голову Пьеру, и на нас уж косятся подученные Марьей Симеоновной соседи! Но ведь Гриша-то благодаря мне и Модесту Алексеевичу, нашему совместному руководству, до сих пор шел правильной дорогой, прямо ведущей к карьере и процветанию. Ладно! Пусть ты махнула рукой на свою репутацию и сделала выбор! Но пощадила б хотя бы брата, не навязывала ему своих сомнительных знакомств! Я не понимаю твоей жестокости, Софи! Для чего тебе обязательно нужно все разрушить, загнать мать в могилу, а брата – в ту же яму, в которой ты сама имеешь честь пребывать?… Ну ладно, пусть я… Предположим, ты никак не можешь забыть мне того случая, когда я, находясь в отчаянии после смерти вашего отца, пыталась устроить твою судьбу. Но причем тут Гриша?! За что ты нам мстишь, Софи?!

– Мама! – безнадежно борясь со слезами и отчаянием, Софи попыталась что-то сказать, потом взглянула матери в лицо и покачала головой. – Трогай, Тимофей, трогай!

Тимофей тихонько выругался себе под нос, подобрал вожжи, чмокнул лошадям.

– Софи! – раненным зайцем закричала ей вслед Ирен. – Софи! Не делайте этого! Она нужна ему! Он должен ее спасти!

Наталья Андреевна твердо взяла плачущую младшую дочь за плечо и увела ее в дом.

Декабря, 20 числа, 1889 г. от Р. Х.

село Калищи, Лужский уезд, Санкт-Петербургской губернии.

Милая Элен!

Твоя тревога и пламенные призывы разрывают мне душу. Зная, что злость и мелочность мотивов тебе органически не присущи, и лишь искренняя печаль и попечение обо мне водят твоим пером, надеюсь, что в рассмотрении уже случившихся и текущих событий ты переменишь свое мнение и великодушно позволишь мне оправдаться и, может быть, слегка оправдать в твоих глазах и Туманова, коий в последние дни и недели сделался… Право, не знаю, как это лучше выразить… Но (верь мне и не беспокойся!) ничего предосудительного меж нами более не случалось.

В приезды мои в Петербург я не посещаю ваш особняк по одной-единственной причине. Ты, с твоей любящей душой и ангельским сердцем, принимала и будешь принимать меня в любом обличье, которое уготовано мне судьбой, и даже мое короткое знакомство с ненавистным тебе Тумановым здесь не помеха. Но Василию и его родным, право, это может быть более чем неприятно. Не желая ни в коей мере служить камнем преткновения меж вами, и отдавая себе отчет в твоих выборах, я и позволяю себе сделать этот выбор за тебя, чтоб не множить неловкости. Хотя, поверь, и скучаю о тебе неустанно.

Однако, проще и куда дельней будет, если я перестану оправдываться и просто расскажу тебе все по порядку. А ты, со своим умом, сама во всем разберешься. Да и мне полезно будет взглянуть на происходящее со стороны, ибо некоторые признаки душевной и умственной оглушенности я у себя замечаю весьма отчетливо.

Спустя несколько дней после нашей последней, столь странно закончившейся встречи, Туманов явился у моего домика без всякой помпы, в санях, которыми довольно умело правил сам.

– Что ж, – деловито сказал он после сдержанных с обеих сторон приветствий. – У тебя завтра работы нет, поедем мануфактуру покупать?

– Какую мануфактуру?! – искренне изумилась я.

– Дак как же это? – здесь Туманов призвал на помощь свою «простонародную» ипостась. Я полагала, что она у него проявляется наружу в минуты волнения. Но отчего он нынче-то волновался? – В комнатах-то у меня доселе как Мамай прошел. А ты ж давеча обещалась мне подмогнуть обустроить все, чтоб в соответствии, и от людей стыда не имать.

Я вспомнила, что обещание действительно было дано и задумалась о том, как теперь следует поступить. Словно опасаясь чего, Туманов думать мне не давал совершенно, отвлекал, тормошил всякими откровенными глупостями и подначками, зачем-то схватил в охапку весьма увесистую Ольгу (она польщенно завизжала), поднял и усадил на высокий козырек.

– Скажи хозяйке, чтоб соглашалась, – велел он Ольге. – Иначе так и будешь сидеть, как курица на насесте.

– Ой, Софья Павловна! – заверещала Оля, кокетливо расправляя, задравшийся подол. – Согласитесь барину помочь, будьте милостивы, а не то он меня вовсе на крышу закинет.

– Закину, как есть закину! – хищно оскалился Туманов, а Ольга в ответ закатила глаза, будто дух от страха вон.

Все эти игры, как ты понимаешь, известны мне сто лет. И у крестьян, и у мещан, и у света они отличаются разве что степенью куртуазности и замаскированности истинных мотивов, которые, тем не менее, всегда видны внимательному глазу с достаточной отчетливостью.

Мне, пожалуй, хотелось сказать об этом Туманову и посмотреть, что он сделает. Но они с Олей так рьяно играли не только из своих, но и, как они полагали, из моих интересов, что мне вдруг стало неловко их обрывать, как бывает неловко сказать увлеченному игрой ребенку, что его кукла Маша – всего лишь клок сена, перевязанный лентой, а лошадка Гнедой – обыкновенная палка.