Елена Арсеньева - Невеста императора Страница 66

Она улыбнулась — и лицо Бахтияра почернело при виде этой улыбки.

— Не веришь? — зарычал он. — Думаешь, я не выдержу зрелища твоей смерти? О нет! Выдержу! Да сколько раз я и сам желал тебе по капле кровь выпустить, чтобы отмщение своим страданиям и облегчение обрести! Я теперь счастлив. Знай это — счастлив!

Маша его почти не слышала. Ей хотелось как можно скорее соступить с кочки, однако она удерживала себя изо всех сил: все должно свершиться само собой, без ее участия. Но неужто Бахтияр столь глуп и надеется остаться безнаказанным? Девочка, посланница Сиверги, здесь, она расскажет всем.., да что же она делает?

Клонит к воде тоненькую березку — пытается вызволить свою спасительницу? Напрасно! Зачем?!

Маша тотчас сообразила, что нельзя смотреть на девочку, но было поздно. Бахтияр повернулся в направлении ее взгляда — и жилы гнева вздулись на его лбу.

Прорычав что-то злобное, он в два прыжка достиг березки, оторвал от нее бьющуюся, визжащую девочку и, нагнувшись над предательской зеленью чарусы, окунул туда по пояс.

Девочка замерла — будто враз окаменела. Завела глаза, голова запрокинулась, как у неживой. Верно, второй раз испытать такой ужас было для нее нестерпимо. Нет, пока жива — дрожат короткие черные реснички, губы трепещут.

— Не надо! — хрипло, чуть слышно выдавила Маша, с болью глядя, как плоское забавное личико покрывается зловещей, впрозелень бледностью. — Смилуйся!

— Тварь! — Бахтияр опустил девочку еще глубже — из ее горлышка исторгся мучительный стон, — и вдруг замер, с выражением жестокой радости уставясь на Машу:

— А может быть, теперь сторгуемся?..

Сердце ее замерло. Ах, почему она медлила, почему не канула в болото раньше — ведь, сделай она это сейчас, Бахтияр утопит и девочку, чтоб не осталось свидетельницы его злодеяния. Теперь придется выслушать его. О господи, что же ты не придешь на помощь?!

— Нет, не бойся — в жены тебя не возьму, коли не хочешь, — вкрадчиво произнес Бахтияр и тотчас с наслаждением погасил искру надежды, вспыхнувшую во взгляде жертвы:

— Потешусь с тобой тут, на бережку.

Помнишь, как в саду ласкались, джаным? Коли не явился бы тот гяур, ты уже давно моя была бы! Ползала на коленях бы, о ласках молила! Чего же ты боишься? — деланно, с издевкой удивился он. — Только позабавишь меня — а потом, коли захочешь, я тебя опять в воду сброшу. — Он визгливо захохотал, но тут же оборвал смех:

— Хватит шутки шутить! Твое слово — или, аллахом клянусь, это исчадие сейчас ко дну пойдет.

— Я согласна! — выдохнула Маша помимо воли, еще надеясь, что Бахтияр отпустит девочку, она убежит — и тогда можно будет сразу сорваться с кочки в спасительный омут, однако хитрый черкес перехватил ребенка левой рукой, не вынимая из воды, а правой взялся за ствол ружья, протянул Маше — держись, мол. Да, Бахтияр оставил себе заложницу, и ничего не оставалось больше, как подчиниться. С неимоверным трудом Маша подняла над водой одну руку, потом другую, потянулась к прикладу, едва различая его сквозь горькие, ручьем хлынувшие слезы, но вдруг Бахтияр отдернул ружье.

Слезы на Машиных глазах мгновенно высохли от злости. Да он еще издевается?!

Нет.., что такое?

Бахтияр отбросил ружье, девочку тоже выпустил из рук; с неимоверным облегчением увидела Маша, что бедняжка упала у самого берега и, визжа, проворно выбралась на твердую землю. Она отряхнулась по-собачьи — брызги полетели во все стороны, — однако не бросилась бежать, а с любопытством уставилась на Бахтияра, который то размахивал руками, то пускался в пляс, то принимался рвать на голове волосы.

«С ума сошел?!» — недоверчиво подумала Маша, но тут же поняла, что не просто так безумные коленца выкидывает черкес — он отгоняет пчел!

Сперва не более десятка метались вокруг него, уворачиваясь от его неистовых движений и впиваясь в его тело — Бахтияр исторгал резкие, короткие крики при каждом укусе, — но вот воздух на поляне как бы сгустился и почернел, весь наполнившись грозным гулом.

Шевелящаяся завеса повисла над берегом — и из нее вдруг с воплем вырвался Бахтияр и плюхнулся всем телом в чарусу!

Он сразу скрылся с головой, потом вынырнул, со всхлипом втянул воздух, забился — но, верно, ухитрился взобраться на кочку, подобную той, где стояла Маша, и кое-как утвердился на ней, тяжело дыша и вылупленными, незрячими от ужаса глазами уставясь на берег, где жужжащая завеса медленно подобралась, и, свернувшись в черное, толстое, мохнатое кольцо, рой повис над берегом, видимо, потеряв свою жертву.

Маша с радостью обнаружила, что пчелы не тронули девочку: она как скорчилась под березкою, так и сидит. И вдруг ей послышалось, что в густое гуденье пчелиного роя вплелся другой звук. Маша прислушалась.., легкий перезвон! Знакомый, мелодичный звон, который она уже слышала вчера, когда впервые увидела Сивергу. А вот и она сама!

Высокая, статная фигура в мягком колыханье просторных красных одежд появилась из зарослей и стала на поляне.

Рой развернулся широкой лентой, обвился вокруг ее ног, а потом взмыл над головой Сиверги и так завис, подобно мрачному, черному нимбу.

— Кочки в Бездонном озере к дождю трогаются с места, а на небе солнце! — удивленно проронила Сиверга, приближаясь к чарусе. — Ах, вон это какие кочки! — Она усмехнулась, глядя на две неподвижные человеческие головы, торчащие над зеленой ряской, — и все ее подвески тихонько отозвались, словно тоже засмеялись.

Девочка, мокрой кучкой съежившаяся в траве, вскочила, опрометью кинулась к Сиверге, обхватила ее колени, зарылась лицом, укутавшись в просторные красные одежды. Рука Сиверги легла на ее мокрую черную головку, и Маша не сразу поняла, что обращается Сиверга вовсе не к девочке.

— Замерзла, бедная? — спросила она, участливо коснувшись взором широко раскрытых Машиных глаз, и той почудилось, будто животворное тепло прошло по ее телу, оживило, согрело затекшие руки. — Вот, держись!

Сиверга легко нажала на ствол молодой березки, и деревце склонилось к чарусе. Бахтияр прохрипел что-то, но Сиверга только зыркнула на него:

— Ты молчи, росомаха!

Пчелиный рой снова угрожающе потянулся к Бахтияровой голове, и черкес затопился вовсе по уши — только глаза сверкали над водой, будто черные уголья.

Маша взглянула вверх: зеленая крона березы склонилась над ее лицом. Здесь, в северных краях, березки были иные, чем в России: не плакучие, а кудрявые, с высоко воздетыми ветвями, и теперь эти белые ветви, будто крепкие руки, вцепились в окоченевшее, безвольное тело. Маше чудилось, ее и пальцы-то не слушаются, однако неведомым образом она была выдернута из чарусы, вознесена в пронизанную солнцем высоту и бережно опущена на полянку, где ее поддержала Сиверга и помогла устоять на ногах.