Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет Страница 67

Опершись о трость, он остановился посреди дороги. Что ж — лучшее прощание, которое только можно придумать. Да, он не знал, как сказать малышке Ведерниковой, доверчивой Зино, шикарной Иде, что, видит бог, ему надо сосредоточиться.

«Да и как жить с хамелеоном? В повседневной, так сказать, жизни? Ведь, смею полагать, актриса Верде — не последнее пристанище этого воинственного воображения», — беседовал Рунич сам с собой.

В стихотворной новелле, у Эдгара Аллана По, в фильмовой грезе, в конце концов, такой сюжет, безусловно, интересен. Но в утлом апартаменте с ватерклозетом в чердачном коридоре… Требуется полное одиночество. Хоть ненадолго. Месяцев на пять-семь. В его тихом Хуан-ле-Пине, где скоро-скоро наступит теплая жемчужная зима и не больше одного раза в день по дороге, что сквозит от Ниццы по побережью, через спящий городок будет растерянно проезжать чей-то автомобиль, скорей всего с заблудившимися путешественниками. Один автомобиль один раз в день…

Он почувствовал укол тоски оттого, что уже не имел больше сил пускать иллюзии в жизнь, в ее обыденный порядок — или беспорядок.

«Лозинскому пригодилась бы такая сцена для фильмы, — пронеслось в голове у Иды, которая уже сидела в своем купе. — Зрители будут рыдать».

За секунду до того, как поезд тронулся, в дверь купе постучался кондуктор и внес завернутый в серую бумагу прямоугольник посылки.

Ида выглянула в окно — плыли прощальные взмахи рук, чей-то белый платок, чья-то роза, брошенная влюбленным, легко опережала движение поезда.

Она вернулась на диван. Надорвала упаковку — сквозь бумагу блеснула рыжая усмешка пальминского стула.

Глава десятая

Возвращение Иды

Пароход приходил в Ялту в два часа пополудни, но Ида с утра стояла на носу верхней палубы, глядя, как из жемчужной завесы тумана, прошитого, как иглами, солнечными лучами, медленно выплывает крымский берег с чашей города, замкнутой со всех сторон медвежьими спинами гор.

Она испытывала странное чувство. Как будто ей суждено было вступить в новую жизнь — неизведанную и оттого опасную. Сердце щемило. Злость, гнев, обида, чувство оскорбления — все, что она испытала, прочитав письмо Гесса, — сейчас ушло. Слишком многое с ней случилось за последние месяцы. Слишком многое — она чувствовала — должно было случиться теперь. Шляпу с широкими полями, загнутыми вниз, чтобы закрывать лицо и шею, чуть было не подхватил порыв холодного ветра, и Ида удержала ее, стремительным жестом закинув за голову руку и выгнув спину — ее фирменная поза.

«В Ялте, наверное, уже дожди», — с внезапной необъяснимой тоской подумала она.

Она задумчиво смотрела, как, разрывая синь морской воды, к пароходу мчался белый катерок. Еще вечером она договорилась с капитаном о том, что он вызовет для нее специальный транспорт, как только будет брошен якорь.

Все путешествие она успокаивала свое нетерпение тем, что фотографировала морскую гладь и горизонт, придумывая, что же может, следуя волшебной неожиданности, парадоксальной случайности, вдруг оказаться в кадре и как-то разнообразить бессмысленную однообразную картинку. Несчастный, ожидающий на обломке корабля помощи. Чей-то улетевший бант. Выскочившая из воды егозливая рыба. Ничего так и не случилось. Ни разу. Однако сама игра ее забавляла.

Но, слава богу, путешествие закончилось.

На пристани царила суета. Сгружали багаж, кричали, куда-то бежали, кто-то размахивал цветами, кто-то обнимался, орали дети, ржали лошади, гудели клаксоны. Горничная пересчитывала чемоданы и коробки, одновременно подзывая таксомотор.

Ида стояла чуть поодаль, опираясь на большой зонт-трость и как бы со стороны наблюдая за человеческим муравейником, но и ее уже охватили нетерпение, нервозность, злая дрожь. Она наконец-то спустилась на землю, а на земле той расслабленной, размягченной, порхающей Иды, что помахивала крылышками над альпийскими лугами, а потом над морскими волнами, не существовало.

Отправив горничную с багажом домой на авто, Ида подозвала другой таксомотор и велела ехать в «Новый Парадиз». О своем возвращении она никого не предупреждала.

Ноябрь в Ялте отличался от ноября в Прованских Альпах. С моря дул холодный влажный ветер, на набережной — почти никого. А редкие прохожие, осмелившиеся выбраться на прогулку, одеты совершенно по-осеннему. Значит, не зря она купила перед отъездом шерстяное пальто, сшитое по последней моде — в виде офицерской шинели, чуть приталенной и украшенной большим вязаным капюшоном. Теперь добавим очки в пол-лица и поглубже натянем шляпу.

У ворот студии она подошла сначала к будочке охранника и спросила, в каком павильоне снимает господин Лозинский. Охранник не узнал ее — шляпа закрывала всю верхнюю часть лица. Пошуршав бумажками, он нашел список заказанных для съемки павильонов.

— В пятом. Если идти по главной аллее…

— Я знаю.

По широкой аллее, обсаженной кипарисами и пирамидальными тополями, она шла, высоко подняв голову и глядя строго вперед. Кто-то пробегал мимо, не узнавая ее. Кто-то здоровался. Она не отвечала.

«Что ж, дома? Наверное».

Маршируют статисты-солдаты. Мелькнула в проеме между съемочными павильонами гигантская кукла Гулливера — кажется, Иде попадалась заметка в газете о том, что снимается картина с эффектами, которые всех удивят. Наперерез машине двинулась элегантная группа всадников — и лошади, и наездники выкрашены серебряной краской, будто только что покинули средневековую итальянскую икону.

В павильоне было, как обычно, сумрачно, пахло масляной краской, немного гарью да несколько ассистентов суетились около больших ламп, растаскивая тлеющие фильтры: видимо, только что был небольшой пожар.

Ида быстро смешалась с толпой зевак и съемочного люда, осмотрелась и прошла к картонному пляжному домику, задвинутому в угол — явно декорация на вынос. Открыла большой зонт — и вот она невидима, а павильон как на ладони.

Раздался голос Нахимзона:

— Господа, перерыв заканчивается! Пять минут, господа, и по местам!

«Дома?» — еще раз спросила себя Ида.

На самом деле она чувствовала себя чужой. И не оттого, что невидима для окружающих, не сидит в кресле со своей фамилией, вышитой на спинке. Просто в Альпах она отвыкла думать о себе как об актрисе. И вот теперь здесь она — призрак. А ее двойник сейчас выпорхнет на подиум. Мизансцена, однако, чудесная: вдоль инсценированного фрагмента комнаты — диван, низкий столик, книжный шкаф — во всю стену установлено гигантское зеркало, и ключевой момент эпизода скорее всего будет сниматься в отражении: чтобы его фиксировать, камера поставлена напротив. Сколько Лекс спорил с ней по поводу этой сцены: зеркало! слишком манерно! зрители запутаются! он не поклонник дешевого авангардизма! И вот, пожалуйста — поклонник, и еще какой.