Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины Страница 7

Екатерина тогда хохотала как сумасшедшая. Поначалу все это было необычайно интересно. Ведь ей было только пятнадцать лет, этой умненькой девочке! И она словно заново открывала для себя мир беззаботной юности, неумеренного веселья – и большого богатства.

Кстати, о богатстве. Великой княгине было выделено «на булавки» тридцать тысяч рублей в год, и сначала это казалось баснословно огромной суммой. Ведь Германия отпустила ее бесприданницей – натурально с одним только медным кувшином в руках! Но очень скоро выяснилось, что сумма не так уж велика. С самого начала Екатерина получила всего пятнадцать тысяч, а на остальные деньги наделала долгов, которые очень рассердили императрицу. Но как было их не наделать?! Екатерина старалась быть приятной своему окружению, беспрестанно делала подарки и подарочки всем, начиная с собственной матери и кончая фрейлинами. Она была расточительна прежде всего потому, что презирала богатство. Деньги служили для нее не целью, а всего лишь средством доставить себе и другим удовольствие. Кроме того, невозможно было жить при таком роскошном дворе – и не быть расточительной. Дамы меняли туалеты по крайней мере дважды в день. Такой порядок был установлен самой Елизаветой Петровной, которая очень любила наряды и никогда не надевала дважды одного и того же платья. И Екатерина была вынуждена соответствовать этим правилам.

Увы, при легкомысленном дворе невозможно не сделаться легкомысленной. Читать книги было некогда. Да и с кем их обсуждать? Не с великим же князем, который, по наблюдениям Екатерины, все больше и больше впадал в детство… Он перенес оспу и стал совсем уж невзрачен на вид. Болезнь еще больше замедлила его умственное развитие, он сделался совершенно неукротим в своих прихотях, в грубости и жестокости. Петер или обучал шагистике и ружейным приемам своих слуг, или играл в куклы: у него была целая кукольная армия, разодетая, само собой, на голштинский манер, и принц упивался полной покорностью этих солдат.

Мать все больше отдалялась от Екатерины. Иоганна не могла перестать интриговать, она дружила только с людьми, которые не стеснялись втихомолку осуждать императрицу, а Екатерине это не нравилось… Мать обижалась и, в свою очередь, досаждала дочери, как только могла. Вздумалось той погулять со своими служанками среди ночи по саду (без единого мужчины, даже без камердинера) – это вылилось в грандиозный скандал, мать обвинила ее чуть ли не в распутстве. Екатерина вздумала спросить матушку о различии полов – снова крик, снова упреки… Кажется, Иоганна испытывала истинное удовольствие, доводя дочь до слез.

Да, конечно, Екатерина продолжала оставаться самой настоящей Золушкой, которую мог уязвить всякий, кому не лень. На нее ябедничали фрейлины императрицы, ее бранила мать, ею пренебрегал жених… И уж конечно, ее донимала императрица, которая порою вмешивалась во всякую ерунду. Когда Екатерину причесывали к венцу, Елизавета Петровна в пух и прах разбранила ее и ее камердинера за то, что он вздумал завить ей челку. Полдня длилась маленькая война из-за этой несчастной челки, потом императрица устала и сдалась.

«Все изменится, как только я стану женой принца, – твердила себе Екатерина. – Все изменится!»

Она ожидала волшебной перемены не только в окружающем мире, таком холодном, недобром, переполненном интригами. Она ожидала волшебной перемены в себе и в своих отношениях с принцем. Она перестанет быть Золушкой!

А ничего не изменилось, кроме имени…

После брачной ночи она осталась такой же, какой была. И все последующие ночи ничего не изменили, потому что, хотя муж и спал отныне в ее постели, ночи их были безгрешны.

– Ну, брат, такое дело… Ты мальчонка умный, поймешь. На тебя теперь вся надёжа.

– Ваша светлость, князь Григорий Александрович… Чего изволите – все исполню! Вовек помнить буду, что так и помирал бы я с тоски на коште у дядюшки моего Строганова, кабы не взяли вы меня в службу в Измайловский полк и не покровительствовали бы мне.

– Да что ты так уж прибедняешься? Я ж тебя не под забором подобрал. Дмитриевы-Мамоновы – славная фамилия. Очень может статься, даже если бы генерал Загряжский, друг твоего батюшки и мой дядя, не рекомендовал тебя так горячо, я бы и сам обратил на тебя внимание. Карьера твоя военная коротка, но блестяща, в адъютантах ты исполнителен и рачителен, так что я только рад дать тебе случай отличиться.

– Как прикажете отличаться, ваше сиятельство?

– Как это – как? Я ж сказал – случай дать. Ты, братец, слыхал, что такое – быть в случае?

– Как не слыхать… Слыхал. Все небось слыхали.

– А чего это ты, Сашка, губы дуешь? Чего косоротишься, а? Ведь и мне выпало в случае быть.

– Ну… это… с вами-то особенное дело, как бы сказать…

– Да никак не говори. То, что промеж нас с государыней было, того у ней больше ни с кем не будет. Но она женщина такая, она женщина особенная… Знаешь, печка топится лишь тогда, когда в нее дровишки постоянно подкидывают. А Катерина Алексеевна, матушка наша государыня, всех нас своим теплом обогревает. Стало быть, каждый должен за честь почесть, коли ему выпадает случай в эту печку дровишки подкидывать. И истопнику честь, и поставщику дров. Только вся штука в том, чтоб истопников при случае сменить можно было, а поставщик один оставался бы.

– Понимаю, ваша светлость, князь Григорий Александрович… Слышал, вы уже меняли истопников… сначала это были вы сами, а когда Завадовский нежданно вклинился, желая вас вытеснить, вы быстренько нового истопника сыскали в соперники ему, Семена Зорича, потом Ивана Римского-Корсакова, потом Василий Левашов мелькнул, да еще Николай Высоцкий, племянник ваш… потом, всем известно, граф Толстой с Ланским вклинился, однако скоро Ланской сделался вашим адъютантом и вполне, значит, вам послушным истопником… Правда, Николай Мордвинов ему чуток дорогу не перешел с вашего же изволения, однако ж это… того-с… кочергой, видать, плохо шуровал и мимолетно только скользнул… возле печки. А после смерти Ланского, когда государыня утешиться не могла, печку топит Александр Ермолов. Он нынче в случае!

– Со вчерашнего дня он уже не в случае.

– Ах что ж это! А я и не знал! Ну и перемены!

– Вот тебе и что ж это, вот тебе и перемены. Глупо тому, кто мною же выдвинут был, против меня интриговать. И не только в неблагодарности дело! Против меня козни строить – то же, что против государыни, ибо мы с ней… мы с ней одна сатана, понимаешь?

– Значит, правдивы слухи, что, мол, вы, ваше сиятельство, с ней, с государыней… езживали вы с нею годков тому десять иль пятнадцать назад, в праздник Животворящей Троицы, значит, в храм Святого Сампсония Странноприимца, и там пред алтарем…