Мора Сигер - Однажды и навсегда Страница 7

Сара приласкала его, погладив по косматой голове и прошептав:

— Хорошая собачка, хорошая, — и зашагала от дома. Руперт резво помчался вперед. По старой привычке, они сначала повернули к лугу, обычно пустынному в этот час. За ним виднелся старый каменный мост, выгнувший спину над рекой. Им встретился маленький Мальчик, который поздоровался с ними и застенчиво улыбнулся. Он тащил на спине огромный мешок с травой для коровы. Коров здесь держали почти в каждой семье. По другую сторону моста простиралось пшеничное поле. Пшеница уже колосилась и поблескивала на солнце золотисто-зелеными головками. За дальним краем поля темнела роща. Через нее пролегла извилистая широкая дорога…

Руперт трусил впереди, от радости виляя хвостом. Сара неторопливо шла за ним. Сбоку от дороги, полностью скрытая от взглядов прохожих, спускалась к ручью поросшая мхом лощина. Сара с детства любила этот укромный уголок, место уединения от остального мира. Замкнутый мирок давал ей поддержку и успокоение, когда становились почти невыносимыми странные воспоминания, терзавшие по ночам ее сознание. Тропинка побежала под уклон, солнечный свет стал не таким резким, звуки заметно приглушеннее. Сара вступала в свой сокровенный мир, уютно расположенный между покатыми склонами, поросшими пышными ивами и разросшимся старым терновником. По дну лощины бежал ручей, извиваясь между замшелыми камнями, корягами и корнями ив. Здесь, у ручья, росли самые нежнейшие цветы — арум, с пестрыми крапчатыми листьями и прозрачными шарами фиолетовых и пурпурных цветов, бледные, поникшие орхидеи и, словно покрытые лаком, голубые гиацинты. Тут и там из мха тянулись к небу пучки ярких примул и купальниц.

Сара ступала легко, едва касаясь ногами земли, словно боялась нарушить умиротворение, которым всегда дышала лощина. Руперт тихонько пофыркивал, но и он заметно присмирел, подошел к ней и нежно лизнул руку, хотя Сара и не подзывала его.

Они остановились на берегу ручья. Громадный пес улегся рядом, положив тяжелую голову на скрещенные передние лапы, однако не уснул. Он никогда не спал в лощине. Ни разу не поддался соблазну погонять небольших коричневых зайцев или, обитавших в терновнике, трудяг-куропаток. Он не спускал с хозяйки глаз. Казалось, обособленность крохотного мирка действовала на него усмиряюще и слегка настораживала.

Сара глубоко вздохнула. Воздух был напоен ароматом цветов и молодой зелени. Этот запах был знаком и привычен. Он иногда ощущался в сновидениях. Шелковистая прохлада лощины нежно обволакивала и ласкала. Какое-то время женщина сидела неподвижно, ни о чем не думая, погрузившись в спокойное созерцание окружающего, отстранившись от суетности бытия.

Но состояние умиротворенности было шатким, она хорошо это знала. В глубине души, вот уже несколько дней, таилась тревога. Она была едва ощутима. Но Сара понимала, что если отмахнется, постарается не замечать ее, она все равно будет наплывать со всех сторон. Как ни отмахивайся, иного выбора нет. Неотвратимость воспоминаний и безумия снова маячила перед ней.

Сара достала из кармана дневник — небольшую книжечку в кожаном переплете. Часть страниц уже исписана мелким бисерным почерком. Часть отдана рисункам. Несколько листков еще чисты. Вскоре и они будут заполнены либо рисунками, либо воспоминаниями. Тогда книжечка, как и ее предшественницы, отправится в глубокий деревянный сундук, который Сара хранит у себя в спальне. И ключ от него не доверяет никому. В течение нескольких недель она не напишет ни строчки, не сделает ни единого наброска.

Потом потребность записывать и рисовать снова станет невыносимой. Тогда она достанет из своего давнего запаса новую чистую книжку и все начнет заново. Она дала себе слово, что никогда никто не увидит и не прочитает ни один из ее дневников. Случись такое, ее тайное помешательство перестанет быть секретом для окружающих. Она лишь изредка дозволяла себе перелистывать и перечитывать заполненные книжки. И каждый раз, когда она занималась этим, колдовская притягательность и ужас, даже не ужас, а какая-то — призрачная жуть, не давали ей покоя еще несколько дней.

Казалось, ей было предопределено судьбой вести эти дневники, а затем прятать от посторонних взглядов, так и не уразумев, что они означают и почему именно ей выпало стать их сочинительницей.

Сосредоточившись, она начала быстрыми и точными движениями делать на чистом листке наброски образов, возникавших, пожалуй, не столько в ее сознании, сколько в глубине души. На этот раз, слава Богу, картинка получилась довольно безобидной. Белые коровы с длинными кривыми рогами жадно припали к ручью. Рядом с ними стоял ребенок. Легкая улыбка слегка приподняла уголки губ. Ребенок походил на мальчика, которого она встретила на мосту. Казалось, дитя смотрит прямо на нее. Но тот мальчик был сыном местного колесника. И трава, которую он нес в мешке, предназначалась на корм обыкновенным джерсейским буренкам, рыжим и короткорогим. Они были дальними родственницами круторогих белых коров, которые пришли к водопою на ее рисунке. К тому же ребенок был девочкой, одетой в грубо сотканную безрукавную тунику, доходившую ей до колен. Девчушка была босиком. Волосы она заплела в косы и украсила цветами. Эти цветы она собрала сама, пока гнала коров к ручью. День, по всей видимости, был теплым, солнечные лучи струились сквозь пышную летнюю листву. Нет, это была не весна, как в этом мире, где сейчас находилась Сара, а самый разгар лета, когда вся земля предается буйству жизни и клан выходит с песнями на поля. Люди работают каменными мотыгами и деревянными копалками. Женщины гордо вышагивают, неся на головах полные камышовые корзины. Девочка была весела и беззаботна. Наконец-то прорезались и перестали болеть новые зубы. Она была сыта и оттого — спокойна. Скорее всего, так будет еще какое-то время, ведь урожай обещает быть хорошим. Сегодня утром мать брала ее с собой в святилище и даже разрешила помочь совершить жертвоприношение. Совсем скоро, когда в ее теле тоже проснется женщина, ее начнут обучать тайным ритуалам. Скорее всего, в этот день у нее больше не останется неразрешимых вопросов.

Счастливое дитя улыбалось Саре с рисунка. Веселые огоньки сверкали в глазах. Но было здесь и нечто иное, какая-то задумчивая робость. Словно девочка просит у Сары прощения, понимая ее терзания и всей душой желая, чтобы все складывалось по-другому.

Помешательство. Безумие.

Сара уронила уголь и резко захлопнула дневник. Пальцы вздрагивали. Эта девочка была слишком живой для рисунка. Сара помнила каждую черточку лица, каждую прядку волос. Ей был знаком этот наклон головы, когда девочка чему-то удивлялась или недоумевала. Она воочию видела проворные и ловкие движения гибкого тела, покрытого бронзовым загаром, когда девочка бесстрашно мчалась вперед, подняв руки, смеясь и радуясь тому, что может, просто-напросто, наслаждаться жизнью.