Йорг Кастнер - Смертельная лазурь Страница 7

— Чего уставился? И вообще, кто ты такой?

— Это мой друг Корнелис Зюйтхоф, — представил меня Оссель. — Вот, пригласил его на глоточек можжевеловки.

— Это хорошо, что ты его надумал пригласить. На глоточек. — Геза подняла опустевшую кружку и ткнула ее под нос Осселю: — Плесни мне еще немного, а?

— Хватит с тебя, пожалуй, на сегодня, Геза. Иди-ка приляг и поспи!

— Спать! — Геза, подумав секунду или две, решительно тряхнула головой. — Одной — ни за какие блага, — хихикнула она. — Еще, не дай Бог, помру со скуки. Может, ты присоединишься, Оссель? Или твой молоденький дружок? На вид он очень даже ничего, ну а в остальном…

С поразительным для такой степени опьянения проворством Геза поднялась, обошла стол и ухватила меня за мое хозяйство. Инстинктивно дернувшись, я все же усидел на месте. Лучше уж в таком положении не двигаться. Мало ли что… Тем более что пальцы Гезы сжимались все сильнее.

— На ощупь недурственно. — Она бесстыже осклабилась. — И встает сразу же, едва дотронешься! Хотя чего удивляться, — заплетающимся языком резюмировала она, — ты же молодой! Вон Осселя в постели больше подушка волнует, чем я. Так что, не побрыкаться ли нам с тобой?

Она вплотную прислонилась ко мне и уже раскрывала губы для поцелуя. Я невольно отпрянул, от души жалея, что сижу не на табурете, а на стуле со спинкой.

Впрочем, в другой обстановке я без колебаний ответил бы на ее зов. Геза была от силы лет на шесть старше меня, то есть тридцати ей явно стукнуть не успело. Осселю под сорок, он был для меня не просто другом, а кем-то вроде отца или старшего брата. Но Гезе можно было дать куда больше — болезни и спиртное сделали свое дело: все лицо ее прорезали глубокие морщины, а под некогда озорными глазами пролегли синеватые круги.

Подойдя к Гезе, Оссель оттащил ее от меня. Между ног у меня после ее поползновений побаливало. Женщина, не удержавшись на ногах, грохнулась на пол. И тут же снова страшно закашлялась. У ног Осселя образовалось розоватое пятнышко мокроты.

— Я уж лучше пойду, — охрипшим голосом объявил я. Решительно поднявшись из-за стола, я шагнул к двери. — Увидимся в понедельник в Распхёйсе. Пока, Оссель!

Я уже выходил в коридор, когда Геза, пошатываясь, поднялась с пола, бросилась мне вслед и вцепилась в рукав.

— Я с тобой! — умоляюще прошептала она. — Не оставляй меня с этим старым хряком, который только и знает, что храпеть ночь напролет, как извозчик!

— Это ни к чему! — беспомощно пробормотал я, тщетно пытаясь высвободиться из ее цепкой хватки.

— Я тебе такое покажу, ты уж не сомневайся! — заверила меня Геза. — И в ротик возьму, если пожелаешь, и…

Сгорая от охватившего меня стыда, я продолжал сражаться с ее цепкими, будто когти, пальцами.

Конец этому положил Оссель. Он без всяких церемоний сграбастал свою возлюбленную и отшвырнул ее в угол темного прохода. Короткий вскрик, и врассыпную бросились темные твари — крысы.

Геза наградила Осселя такой площадной бранью, которой я доселе из уст женщины не слыхал. Стали раскрываться двери, заинтригованные соседи по очереди высовывали головы наружу. Оссель потащил не перестававшую браниться Гезу назад в свою каморку.

Я впопыхах попрощался с Юкеном и поспешил убраться подобру-поздорову, оставив приятеля с крысами и чахоточной алкоголичкой. И с картиной, где был изображен тот, кто сегодня угодил в мертвецы.

Глава 3

В карцере без окон. Эпизод первый

Хотя я тоже, если уж говорить начистоту, принадлежал к числу обитателей пресловутого квартала Йордаансфиртель, которого все приличные жители Амстердама сторонились, с квартирой мне повезло куда больше, чем моему приятелю Осселю Юкену. Вдова Йессен, добродушная женщина, питавшая граничившую с жалостью симпатию ко всем живописцам без гроша за душой, сдавала мне комнатку в верхнем этаже дома. Жилище мое было просто дворцом в сравнении с каморкой, которую занимал Оссель, тем более за ту же плату. Помещение было просторным и, благодаря самоотверженным хлопотам вдовушки Йессен, опрятным. Два широких окна выходили на север, благодаря чему в комнате всегда господствовал мягкий рассеянный свет, который так ценят художники.

В воскресенье, когда стоявшее на безоблачном небе августовское солнце щедро освещало улицы и каналы Амстердама, я вознамерился воспользоваться погожим выходным днем. Сразу же после церковной службы, куда я сопровождал мою квартирную хозяйку, я принялся смешивать краски, чтобы продолжить работу над картиной, начатой несколько дней назад и изображавшей доки Ост-Индской компании. Я рассчитывал, что картину можно будет потом с легкостью всучить какому-нибудь высокопоставленному чиновнику упомянутой компании или вовсе директору. И хотя за прошедшие пару лет мне куда больше времени пришлось провести в Распхёйсе, а не за мольбертом, я по-прежнему не расставался с надеждой в один прекрасный день распроститься с исправительным заведением и всецело посвятить себя живописи.

Незаметно миновали часы, но стоило мне окунуть кисть в лазурь, чтобы подцветить воды порта, как я невольно замер — перед моим внутренним взором вновь возникла картина из камеры красильщика Мельхерса.

Я продолжал размышлять о том, кто из учеников Рембрандта мог быть автором этого полотна, но ни к какому вразумительному выводу так и не пришел — я просто не был знаком ни с учениками Рембрандта ван Рейна, ни с их работами. Возможно, схожесть стиля этой картины со стилем Рембрандта была чистой случайностью, может, ее автор и в глаза самого Рембрандта не видел, а просто копировал его стиль.

Размышления о чужой работе настолько поглотили меня, что я позабыл о своей собственной. Задумчиво водя кистью по холсту, я не раз ошибался, выбрав явно неверный оттенок цвета.

К полудню я оставил это самоистязание, решив отправиться на прогулку. Я смешался с толпой гуляющих, невольно подслушивая их разговоры. Главными темами был чудовищный акт преступления, совершенный Гисбертом Мельхерсом, и его самоубийство. Стало быть, инцидент, происшедший позавчера в Распхёйсе, уже успел стать всеобщим достоянием.

Прибыв на следующее утро в Распхёйс, я убедился, что Оссель еще не приходил. Во всяком случае, его нигде не было видно. Что ж, по-видимому, и в воскресенье было выпито немало, стало быть, мог и проспать. Но куда любопытнее было другое — товарищи по работе глазели на меня так, словно у меня за эти выходные отросли рога.

Не утерпев, я спросил Арне Питерса:

— Что все-таки произошло? Чего это они меня разглядывают?

Явно смущенный, Питерс теребил воротничок, будто ему воздуха не хватало.