Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти Страница 70

Мурад улыбнулся: даже Халиме-султан знает, что его мама заботится об Оттоманской Порте! В этот миг он как никогда ранее чувствовал гордость за мать.

– И поэтому, – продолжила Халиме-султан, – отвечая на твой вопрос, милый зять, я скажу: Кёсем-султан промолчит. Промолчит, как молчала, когда султан Осман убил ее сына, как молчала, когда пытались убить ее саму. Потому что сейчас султан Осман несет угрозу государству, а ее младшие дети еще слишком малы. Кёсем-султан промолчит и подождет, куда ей торопиться? Мустафа займет трон, а Кёсем-султан встанет рядом с ним. Чего ей еще желать? Так что не о ней надо бы тебе беспокоиться, друг мой. Скажи, твой человек действительно готов сделать то, о чем мы говорим?

– Да, госпожа, – поклонился визирь. – Он и впрямь готов. Клянусь, мы уничтожим человека, попирающего заветы Аллаха, позорящего род Османов самим своим существованием! Он забыл о тебе, госпожа, – что ж, он вспомнит, как несправедливо с тобой обошелся! Как наплевал на интересы всей державы ради жажды наживы двух семейств, забывших гордость и стыд!

И Халиме-султан снова хрипло расхохоталась.

Размышлял о происшедшем Мурад всего ничего. Его долг казался ему предельно ясным. Разумеется, матери ни о чем рассказывать не следует. Мама – прекрасная женщина, но женщинам совершенно необязательно вникать в мужские дела. На Кёсем-султан и без того слишком много сваливается. Вон проклятый братец Осман… свалился.

У матушки большое сердце, она хотела всех помирить, со всеми подружиться. Мурад понимал эти чувства, но невозможно орлам дружить с шакалами-падальщиками! К заговорщикам шахзаде Мурад тоже не испытывал теплых чувств, но в этом случае они могли оказаться полезными. А потом… потом будет как-нибудь совсем потом, позже. Шахзаде Мураду было страшно интересно оказаться причастным к взрослым тайнам и заговорам. Все знать – это же основа мудрого правления, верно? По крайней мере, учителя так говорили. Но сейчас шахзаде чувствовал возбуждение совсем иного рода. Ярость в его душе переплелась со скорбью об убитом Мехмеде.

Старший брат всегда был рядом, всегда мог помочь и поддержать – теплым словом, улыбкой… Османа считать братом не получалось, как ни крути: старший шахзаде слишком мало времени проводил с «малявками», разве что Мехмеда не обходил вниманием. Как выяснилось, его внимание к Мехмеду было вниманием ядовитой змеи, готовящейся к броску! Мехмед был совсем другим. Он всерьез отнесся к данной в детстве клятве, он был верен брату. Даже бежать отказался, когда дело приняло серьезный оборот! Мурад знал: мать умоляла Мехмеда покинуть столицу, мать уже тогда понимала, насколько прогнила душа Османа, как мало там осталось братской любви…

Что ж, женщины всегда чувствуют такое куда острее мужчин. Когда он, Мурад, станет султаном, то никогда не будет отвергать женские намеки подобного рода. От мудрой женщины, разумеется. Такой, как мать. А вот Мехмед не внял мольбам Кёсем-султан, за что и поплатился головой.

Значит, теперь пришла пора расплатиться жизнью самому Осману!

Нет уж, раскрывать тайны заговорщиков Мурад не собирался. Более того, он считал своим долгом проследить, чтобы коварным замыслам Халиме-султан не помешал никто, включая Кёсем-султан, чтобы никто не заподозрил, какие замыслы вынашиваются в тиши женских покоев. А уж когда заговорщики добьются своей цели… Тогда – и только тогда! – можно будет наказать подлых собак, посмевших покуситься на священную кровь владык Высокой Порты.

Только тогда.

И ни минутой ранее.

Глава 17. Рюстем’ин дэв иле савашени

«Битва богатыря Рустама с дэвами»: одна из коротких сценок по лицевую сторону экрана, которую в театре теней о Карагёзе и Хадживате разыгрывают живые актеры, давая мастерам-кукловодам за занавесом подготовить новый набор марионеток к очередному выступлению

Мурад почти бежал к Едикуле, втайне радуясь, что матушки нет во дворце, что никто за ним сейчас не наблюдает, – не до того.

Семибашенный замок Едикуле… Страшная тюрьма для противников султана, которая теперь станет местом гибели султана. Наверное, это правильно, так и должно быть, лихорадочно размышлял Мурад, стараясь держаться в стороне от беспорядков на улицах Истанбула.

Беспорядков… Ну, можно назвать это и так. Наверно, ни один мятеж не обходится без чего-то подобного.

Его тоже не замечали – кого заинтересует мальчишка в обносках? Мурад тщательно разыскивал именно такие, и лицо грязью старательно вымазал, и о руках не забыл. Босиком ему было бегать не впервой, учитель воинских наук часто заставлял его проделывать подобное упражнение – не в наказание, но для общего укрепления. На резонный, по мнению Мурада, вопрос, зачем такая наука шахзаде, старый, покрытый шрамами янычар в отставке коротко ответил: «Пригодится». Ну вот, пригодилось. Теперь не забыть сказать учителю спасибо.

Нужно было успеть вперед заговорщиков, чтобы не пропустить самое интересное, а потому Мурад торопился, пытаясь, однако, жаться к стенам и беречь спину. Глаза его тем не менее жадно впитывали сцены, на которые не подобало бы смотреть шахзаде, будущему султану… по крайней мере, матушка наверняка сочла бы именно так. И была бы совсем неправа.

Все эти мертвые люди… Женщина с распоротым животом и бесстыдно задранным подолом, лежащая у стены в луже собственной крови. Старик, бессильно скрючившийся посреди городской площади, – шея свернута набок, словно сухая щепка. Сипахи со страшными ранами – Мурад даже сначала не понял, чем они были нанесены, а потом его осенило: вилы же! Обычные крестьянские вилы!

Да, матушка была неправа. Именно в этом вопросе, в остальных она, конечно же, мудрейшая из женщин. Но такие картины будущему султану видеть просто необходимо, чтобы понимать, чем оборачиваются городские беспорядки.

Возле мальчишки-ровесника, валяющегося ничком на пропитанной кровью земле, Мурад остановился. Присел на корточки, воровато оглядевшись, но никого рядом не было. Положил ладонь на темноволосый затылок умершего, шепнул:

– Я не знаю тебя, брат, но когда я стану султаном – а я им стану, клянусь! – я прослежу, чтобы зачинщики подобных мерзостей были публично казнены и кровь их потом была смыта в море. Клянусь тебе, брат.

Он и сам не знал, кому обещал это: то ли мертвому мальчишке на земле Истанбула, то ли мертвому Мехмеду из старых жутких воспоминаний… Но клятва была дана, и хрипло каркающие вороны ее услышали. Оставалось надеяться, что услышал и Аллах.

Едикуле, Семибашенный замок, был все ближе, нависал над Истанбулом, как султанская карающая длань. Начитанный Мурад узнал Посольскую башню, предназначенную исключительно для неверных посланников чужих владык, рискнувших навлечь султанский гнев. Осман, разумеется, был брошен совсем в другие застенки. И Мурад, подслушавший очередной разговор Кара Давут-паши с Халиме-султан, знал, куда именно бросили этого мерзейшего из когда-либо рожденных женщиной существ!