Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет Страница 70

Значит, ее место — здесь. Только здесь, где Ида Верде, как Снежная королева, заставляет маленького глупого мальчика выкладывать из льдинок слово «вечность». Вечная Ида Верде. Замерзшая царица из скифского кургана. От этого тоже можно сойти с ума. И ее удел — этот несмышленый глупыш? Эта пародия, подделка? Так что же настоящее? Что — фальшивое? Что? Что?

И она уснула тяжелым неприятным сном.

Глава одиннадцатая

Сто метров пленки

На следующее утро Ида проснулась совершенно разбитой. Завтракать решила на балконе. Было зябко, промозгло, но по старой памяти… В Сэнт-Буше они с доктором Ломоном всегда выходили на террасу пить утренний кофе.

Закутавшись в плед, она полулежала в кресле, глядя, как с кожистых листьев магнолий падают на дорожку тяжелые дождевые капли, и покусывая гребешок калача — после сладких французских круассанов так приятно почувствовать вкус и дух настоящего кислого теста! — когда ощутила на себе чей-то взгляд. Медленно, высокомерным, чуть презрительным движением повернула голову.

В дверях стоял Лозинский. Достаточно было одного взгляда, чтобы Ида поняла: она не ошиблась. Небрит. Под глазами — круги. Глаза красные. Морда жалкая. Не спал. В лучшем случае провел ночь в какой-нибудь гостинице, а скорее всего — глушил коньяк в ресторации. Боялся прийти. Утром понял, что чем дальше, тем прийти будет труднее. Теперь не знает, что говорить. Ай молодец! Смелый мальчик. Ну что ж, будем держать паузу.

Она выжидающе смотрела на Лозинского.

Он действительно не знал, что сказать, как повернуться, подойти или не подходить, просить прощения или нет. И опять этот липкий страх, который он так ненавидел в себе! Вдруг ей уже все рассказали про него с Зизи? На студии — Лозинский знал это — шушукались за его спиной. Пересуды о том, спит ли он с копией Иды, с каждым днем становились все громче. Говорили даже, что несколько шутников завели тотализатор и теперь принимают ставки на то, насколько реален этот, как выражались парадизовские старлетки, «презабавнейший — ты не находишь, крошка? — мэзальянс». И притворно вздыхали: «Бедняжка Ида!» Он будет все отрицать! Сделает вид, что удивлен. Больше того — вообще не понимает, о чем идет речь.

Ида продолжала молча глядеть на него, повернувшись вполоборота. Ее отросшие волосы полностью закрывали плечи и неуловимо меняли облик. Она казалась моложе — кудрявая фарфоровая кукла. На мгновение Лозинскому почудилось, что перед ним — не Ида, а отражение Зизи. Еще один зеркальный выкрутас в череде зеркальных выкрутасов, сводящих его с ума.

Он сделал два неверных шага вперед, и картинка изменилась. Теперь это снова была Ида — холодная надменная Ида.

Он остановился. А что, если подойти еще ближе, Ида опять исчезнет, и вместо нее появится кто-то третий? А что, если отражения Иды будут множиться до бесконечности? Надо прекратить это безумие!

Он откашлялся.

— Прости… Прости, милая… — хрипло пробормотал он и замолчал, не зная, имеет ли право называть ее милой. Она не отвечала. — Это просто глупость… ошибка… Ожогин велел продолжать, и я… я не знал, как быть… ты же знаешь — сроки… и неустойка… очень большая неустойка… я не мог тебя вызвать… твое лечение… я так за тебя волновался… поэтому так и… и получилось… пришлось ее взять… я не хотел, правда… — все бормотал и бормотал он, придумывая себе оправдания.

— Ты мог бы мне телеграфировать, — холодно сказала Ида.

«Она не знает!» — с облегчением подумал Лекс.

— О таких вещах порядочные люди предупреждают, — продолжала Ида. — Ты, мой милый, не только себя чуть было не выставил дураком, но и мне мог испортить карьеру. Ты что, всерьез думал оставить в титрах мое имя? Тебе все равно, кто на экране — Ида Верде или чучело? У тебя глаз нет? Хорош режиссер! — Она уже всерьез насмехалась над ним, и он почувствовал, как загорелись его уши.

— Прости… прости… я больше никогда… не буду…

— Еще бы! Ладно, не бубни, не Закон Божий отвечаешь!

Она царственным жестом протянула ему руку.

Он схватил ее холодные пальцы и прижался к ним губами. Да, это была она — настоящая Ида. Ее запах, ее тонкокостная слабая рука, ее идеально гладкая бледная кожа с легким светлым пушком. Как он мог спутать ее с дешевой девкой! Казенная мятая постель в съемном номере… больница, операция, разрезанный рот, перекроенный нос… Идины платья на чужом теле с чужим запахом… Помрачение! Помрачение! Помрачение!

Он задохнулся.

И уже целовал ее пальцы, запястье, нежную ямку у локтя, сдвинул плед и сквозь тонкую шерсть свитера искал губами плечи и грудь.

Именно так какой-нибудь грек покрывал поцелуями полюбившуюся статую с разрисованным лицом и губами, уголки которых скульптор слегка загнул вверх, чтобы создать на мраморном лике легкую улыбку. Скульптура…

«Разве в Иде была когда-нибудь та телесная отзывчивость, тот трепет кожи, встречное обмирание, которыми поглотила его Зизи? И разве важно, похожа Зизи на Иду или нет?» — вдруг пронеслось у него в голове.

— Да от тебя, милый, несет перегаром, как от извозчика. Что за гадкий коньяк ты пил ночью? — сильным движением Ида отодвинула мужа и запахнулась пледом.

— Прости! Коньяк был вполне армянский. Я стосковался. Пойдем в дом, здесь тебе холодно. — Лозинский чувствовал, что должен настоять на своем, что они должны соединиться, и там, в другой реальности, пусть у каждого своей, но где сладость и отрешение, и левитация страсти, все простится. И когда они упадут обратно на шелковые простыни, все будет легче, проще, понятнее.

Ида кивнула, и, приобнявшись, коснувшись губами друг друга, они пошли в спальню.

— Только отвернись, душа моя, — смотри в окошко! Не очень-то получается млеть в таком трактирном угаре. — Ида решительным жестом отвернула его лицо от себя и легла на бок, приняв несколько дежурную позу.

— А ты не сверни мне шею, — принужденно хохотнул Лекс, провел рукой по ложбинке ее позвоночника, задрал свитер и дернул, развязывая, пояс ее пижамных фланелевых штанишек — на ней не было белья.

Бросить на лопатки, как Зизи? Принудить? Притянуть к себе кудрявую голову и смотреть сверху вниз на любовные старания, то подгоняя ее, то благодаря?

Он отдернул руку.

Однако не получается вести себя с Идой так, как с Зизи. Здесь приняты другие манеры — галантная игра, нежные скольжения губ, изгибы тела, балетные па, которые теперь несколько скучны. Но ничего: требуется разгон и… ведь сколько лет получалось…

Он чуть опять не хохотнул: во-первых, почувствовал, что снова пьянеет, во-вторых, его собственные с Идой пассы вдруг привиделись ему ажитацией дурного пошиба синематографа пятнадцатилетней давности: фальшивые любовники заламывают руки в картонном павильоне, который вот-вот на них рухнет.