Елена Арсеньева - Любовные чары Страница 72

Зачем же Джессика пришла сюда? Скорее всего, чтобы насладиться страданиями Марины. Окончательно пригвоздить поверженную соперницу. И, может быть, даже раскрыть ей свои карты. Недаром же нарцисс – ее любимый цветок! Самолюбование – сущность Джессики, все свои злодейства она совершила исключительно из любви к себе.

Марина вдруг подумала, что могла бы заподозрить красавицу чуть ли не с первого дня, когда Джессика так пылко рассказывала ей о нарциссах. Из этих цветов плели себе венки эринии, богини мести и возмездия, и Джессика с невероятной терпеливостью, сдержанностью, расчетливостью сплетала свой венок. Только ей пока невдомек, что о ней уже все известно!

Марина вскинула голову, но тут же погасила огонь глаз. Не время торжествовать. Ведь ничто не мешает Джессике в одно мгновение привести в движение известный лишь ей механизм и оказаться за пределами обители смерти, оставив здесь Марину. И хоть Десмонд знает, на что способна его вновь обретенная сестрица, характер Джессики так же несгибаем, как ее осанка. Черт знает чего от нее еще можно ожидать! И как ни хочется с горделивым отвращением плюнуть ей в лицо, нельзя забывать, что она – единственная надежда Марины на спасение, единственный ключ от потайной двери. И с этим ключом следует обращаться бережно…

– Что-то ты притихла, Марион, – обеспокоенно сказала Джессика, приближаясь. – Ты не могла настолько обессилеть за день и две ночи.

Марина так испугалась, как бы Джессика не огляделась и не заметила глиняного сосуда, еще наполовину полного водой, не вздумала опрокинуть его, что ринулась в бой, желая во что бы то ни стало отвлечь соперницу:

– Зря ты думаешь, что Десмонд женится на тебе!

– Очень надо! – фыркнула Джессика, и Марине показалось, что мисс Ричардсон (вернее, новоявленная леди Маккол) сейчас все расскажет о себе и своих планах. – Почему ты так решила? Десмонд был игрушкой в моих руках. И если ты думаешь, что я не влезла к нему в постель, то глубоко ошибаешься.

Наверное, лицо Марины слишком уж изменилось, потому что Джессика торжествующе хохотнула, разразившись новой цитатой:

– «О, берегитесь ревности, синьор! Зеленоглазое чудовище сие со смехом пожирает свои жертвы!»[6]

Но дело было вовсе не в ревности…

«Не может быть! – смятенно подумала Марина. – Неужели Джаспер ошибся, и Джессика так ничего и не знает о своем истинном происхождении?»

Жалость вдруг коснулась сердца Марины. Страшны грехи Джессики, но ведь она совершила их, не ведая, что творит. Ее не проклинать нужно, а жалеть. Девушке пришлось сделать глубокий вздох, чтобы набраться решимости и сказать то, что она должна была сказать:

– Я думаю, Десмонд решился бы скорее лечь в могилу, чем в одну постель с тобой. Как Алистер!

– Это еще почему? – вскинула брови Джессика, и Марине впервые пришло на ум ее сходство с какой-то хищной птицей – особенно сейчас, когда обычно умные, проницательные глаза ее обесцветились непониманием и сделались как бы даже туповаты.

– Потому что, когда ты узнаешь, что ты дочь лорда Маккола… что Алистер и Десмонд твои единокровные братья… я думаю, это тебя остановит! – бессвязно выпалила Марина, страшась увидеть отчаяние и слезы в глазах Джессики.

Но вид у той был по-прежнему надменный и гордый, даже подобия стыда не промелькнуло в ее лице.

– Меня не остановило даже то, что я всегда об этом знала, – небрежно пожала она плечами и расхохоталась: – Я снова шокировала тебя? Неужели ты жалеешь меня?

– Да, – глухо вымолвила Марина.

– О, очень мило с твоей стороны! – насмешливо склоняясь к ней, проговорила Джессика, делая перед Мариной шутливый реверанс и невольно склоняясь над ней. – Но ты бы лучше себя пожалела, бедняжка!

Того-то и ждала Марина.

Она знала, что не сможет вскочить достаточно быстро и, кинувшись на Джессику, сбить ее с ног, а потому вцепилась ей в волосы и рванула на себя. Джессика с пронзительным воплем рухнула на Марину, и у той на мгновение занялся дух. Но все-таки боль Джессики была сильнее, что давало Марине преимущество, которым она не преминула воспользоваться: ужом выскользнула из-под тела Джессики, перевернула ее на спину, приподняла и с силой швырнула головой на каменные плиты.

Джессика застонала, зашарила в воздухе руками, пытаясь вцепиться в Марину, но та была начеку и, увернувшись, снова схватила соперницу, еще раз ударила ее об пол.

Звук был ужасен! Марина вдруг поняла, что уже не сможет повторить то же самое еще раз, и отпрянула, защищаясь ладонями. Но нападения не последовало. Джессика распростерлась на полу недвижима.

Победа далась так легко, что Марина в первое мгновение даже испугалась: а не убила ли она, часом, проклятущую Джессику? Отомстила, называется! Как бы победа не обернулась поражением, ведь только Джессика знает, как выйти на волю. Но та дышала, и Марина возблагодарила бога.

Однако медлить было нельзя: живучая, как змея, лицедейка могла очнуться в любую минуту. Из нижних юбок Марина нарвала множество крепких полосок, которыми спеленала Джессику по рукам и ногам. Затем обшарила ее одежду в поисках какого-нибудь ключа, но, увы, не нашла ничего, кроме окровавленного лоскута, своего безнадежного письма к Десмонду, который спрятала в карман.

Марина села так, чтобы Джессика увидела ее сразу, едва очнется, и принялась уговаривать себя набраться терпения. «Сокамерники» – сэр Брайан и Гвендолин, чудилось, глядели на нее с нетерпеливым ожиданием, и девушка с невольной досадой отмахнулась от них:

– Нет, потерпите еще! Такие дела скоро не делаются. Знаете, как у нас говорят: самое долгое – позади, самое трудное – впереди.

«О господи, да не схожу ли я с ума?!» – похолодела она от ужаса, сообразив, что разговаривает с мертвецами.

Переместилась, чтобы оказаться спиной к своим страшным соседям, и склонилась ближе к Джессике, ресницы которой в ту минуту дрогнули. Она приходила в себя! Сердце Марины пропустило один удар. Сейчас… уже скоро…

Глаза Джессики постепенно прояснились от мути беспамятства и наполнились безграничным изумлением, а затем в них вспыхнул страх. Джессика дернулась – и замерла, осознав каменную неподвижность своего тела. И Марине почудилось, будто что-то взорвалось в голове связанной, такой взрыв бешенства полыхнул вдруг в ее взгляде:

– Развяжи меня! Развяжи, стерва! Раз-вя-жи!

Марина встала, небрежно перешагнув через Джессику, ушла в другой угол и села там, сохраняя на лице маску равнодушного терпения… Ей пришлось вонзить ногти в ладони, чтобы сдержать себя!

Какое-то время Джессика неистовствовала, но наконец напрасная ярость обессилила ее. Она замерла, перестав конвульсивно содрогаться, только тяжело, протяжно всхлипывала, не имея возможности вытереть слезы.