Елена Арсеньева - Невеста императора Страница 73

— Это я тебе нужна! Я — Сиверга, гроза ветров!

— Ты разгоняешь ветры и тучи? — проговорил князь Федор, вспомнив баснословных славянских облакопрогонников, но Сиверга пренебрежительно махнула рукой:

— Это ничто! Моя жизнь — совсем другое. Разве ты не понял? Я ведь тудин Как сказать.., я умею видеть, я знаю.., я могу все, что хочу я! Не дух, который владеет мною, а я сама!

Она зажмурилась, сжала руками виски, словно страдая оттого, что не может выразиться яснее, и теперь, когда ее необыкновенные глаза не зачаровывали его, князь Федор мигом обрел спокойствие и точность мысли.

О да, она может многое. Уж ежели совой скинулась, ежели Савка видел эту роскошную красоту в морщинах…

— Покажи! — приказал он.

Брови изумленно взлетели, но Сиверга не посмела ослушаться.

Осторожно приблизилась и резко взмахнула рукой над головою Федора. Он отшатнулся, ощутив боль, — даже в глазах защипало. Проморгался и увидел, что она зажала в кулаке несколько выдранных волос и разглядывает их в столбе солнечного света, проникающего через настежь отворенную дверь.

— Светлые.., золотые, — зачарованно пробормотала Сиверга. — Как у нее.., нет, темнее.

— У кого? — насторожился князь Федор. Сиверга опустила ресницы, но его уже было не пронять загадочными улыбками — он уже голову потерял! — У кого, говори?

Сиверга, не отвечая, огляделась, подошла к дупельке [70], всклень налитой дождевицею; приглашающе обернулась через плечо. Князь Федор осторожно приблизился. Сиверга водила волосами по воде, бормоча что-то вроде:

Девять звезд, помогайте!

След зайца, помогай!

Небесный человек,

Стая уток

И ты. Лыжный след, —

Тоже помогайте!

Князь Федор хотел что-то спросить, но она вцепилась в его плечо, почти сердито нагнула к дупельке.

Вода зарябила — и сразу улеглась, темная, непроглядная, будто не в кадочке, а в глубочайшем из колодезей.

Князь Федор глядел в воду, словно в некий коридор, уводящий в непредставимую тьму. Но вот мало-помалу он начал различать вдали слабый белый свет. Свет становился все ярче, все резче. Федор был ослеплен — но в то же время его влекло к свету, как мотылька к оконному стеклу. Этот свет манил, обещал Федору, звал увидеть, и он увидел…

Он увидел изнутри бревенчатую избу, где окно состояло из осколков, а из стенных пазов выбивалась клочьями пакля. В углу висели иконы в дорогих окладах, тускло золотилась лампадка. Это были единственные красивые вещи в комнате, где пол устилали оленьи шкуры, да на колченогом, явно самодельном столе блистала остатками золотых нитей вытертая парчовая скатерть. В самодельном кресле, тоже застеленном шкурою, сидел Александр Данилович Меншиков — в черном халате (верно, в том самом, который, по слухам, только и оставили ему из одежды не в меру ретивые Мельгунов с Плещеевым!), на ногах — поношенные сапоги с наборными каблуками — небось тоже остатками былой роскоши! Рядом с ним, опираясь на стол и глядя невидящими глазами в пространство, сидел Александр, безотчетно теребя длинными пальцами застиранное, обвисшее жабо. Камзол его весь истерся и был покрыт пятнами. С другой стороны стола примостилась, свесив на лицо золотые, растрепанные кудряшки, Сашенька в короткой черной душегреечке. Перед нею на столе лежала толстая Библия в бархатном истертом переплете, и Сашенька размеренным тоном прилежно читала что-то. Князь Федор не слышал. То ли Сиверга могла открывать лишь картины, то ли.., да нет, он сейчас и крика над ухом не услышал бы! Потому что увидел ее…

Она сидела на полу, у ног отца, вся сжавшись и прильнув к нему, а он жестом, полным странного, щемящего отчаяния, касался ее пышных, вьющихся волос, заплетенных в косу, обернутую вокруг головы.

Маша глядела в никуда огромными, расширенными глазами, казавшимися особенно темными на этом исхудавшем, печальном лице.

Князь Федор рванулся вперед, простер руки — схватить, прижать к себе, чтобы никогда больше не отпустить, не разлучиться! — и отпрянул, по локоть окунувшись в студеную воду. Лицо Марии исчезло в темной глуби.

И он вспомнил.., вспомнил, что уже видел все это во сне.

Многое он пережил, много страдал по воле рока и сам себя терзая, но, чудилось, не было у него в жизни минуты горше.

Хриплое рыдание вырвалось из груди — эхом отозвался из угла изнемогший от сострадания верный Савка. И Федор вспомнил, где он, что с ним и кто с ним.

Повернулся к Сиверге:

— Помоги! Дай мне ее! Спаси мою жену, как я твоего мужа спас.

Она глядела в его глаза — нет, она впилась в его глаза, как будто хотела душу разглядеть до самого дна.

Однако и сама сделалась открыта, и среди вихрей всемогущества и власти, кипевших в ее взоре, князь Федор увидел мглу печали.

— Что ты хочешь? — спросила Сиверга.

— Увидеть ее! Сейчас! — выкрикнул он отчаянно, и Сиверга отвела взор так внезапно, что князь Федор даже пошатнулся, словно рвался в какую-то дверь, а та вдруг отворилась — и он лишился опоры.

Теперь Сиверга смотрела в тайгу. Резко стемнело, и синие тени деревьев забились под ветром.

— Заходи, будь хозяином! — позвала Сиверга, и ветер послушался, ворвался, закружился в избушке смерчем, вздымая шкуры, наброшенные на пол и на ложе, вороша сухую траву, дергая, поднимая полы одежды, ероша волосы. С каждым мгновением он дул все сильнее — в избушке его становилось все больше, там уже было тесно людям, и в конце концов бесцеремонный гость выдавил, вытолкал хозяев наружу.

Но и тут было не легче! Ветры набегали со всех сторон; ласковые, теплые, рвали с людей одежду, трепали волосы, гладили шею, плечи, сушили и опаляли губы.

Деревья так и плясали вокруг, размахивали ветвями, точно пьяные, шумели на разные голоса. Цветы, травы льнули друг к другу, словно змеи, танцующие под колдовские мелодии, источая дурманные ароматы…

«Иванова ночь! Неужто нынче Иванова ночь? — вспомнил князь Федор. — Неужто и здесь, на краю света, она всевластна?»

Божество не спрашивает, когда и где являться, в какой срок. Оно приходит — и подчиняет своей страсти все вокруг!

Среди деревьев мелькали тени. Олень гнал свою важенку, а она металась от дерева к дереву нервными, томительными прыжками, словно не спасалась бегством, а искала места, где сладостнее отдаться победителю.

Волк стелился по траве, и волчица, роняя перед ним капли своего желания, обернулась, протяжно застонала.., призывным огнем блеснули глаза. В вышине слышались страстные птичьи клики, и перья сыпались на землю, пока объятая любовным огнем пара спешила скорее коснуться земли, чтобы наконец утолить свой пыл. Тонкие, тревожные голоса раздались в глубине леса, приблизились, и перед домом очутилась стайка молоденьких вогульских девушек. Их узкоплечие, широкобедрые тела были обнажены, и листья, трава прилипли к смугло-бледной коже, влажной от пота. Резко запахло мускусом, женским нетерпением.., чудилось, меж их ног струятся белые ручейки, словно у собак во время течки.