Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти Страница 77

– Близнецы всегда не к добру, – вновь вступила в разговор старуха, – ну а девочки-близнецы тем более. Хюррем-султан и без того в чем только не обвиняли, и колдовство в списке этих обвинений стояло не последним пунктом. А люди глупые, суеверные издавна считали близнецов отродьем иблиса. Что ж, иблиса, не иблиса, но эти девочки и впрямь были не простыми.

– Хюррем-султан родила их… не от Сулеймана Великолепного? – рискнула Кёсем спросить напрямик.

Старуха рассмеялась, будто ворона закаркала:

– Умная девочка! Может, ты уже и знаешь, от кого Хюррем-султан их родила?

Кёсем прикусила нижнюю губу, затем глубоко вздохнула и прошептала:

– Ибрагим-паша.

– Верно, – кивнула Джанбал. – Отцом этих двух замечательных дочерей был Ибрагим-паша. И у одной из девочек на виске имелась очень приметная родинка…

Джанбал подняла руку и коснулась собственного виска, прикрытого седыми прядями волос.

– Одну из девочек – ту, у которой родинки не было, – назвали Михримах и провозгласили дочерью султана Сулеймана. Тот, разумеется, признал ее своей. А почему нет? Он любил жену и доверял ей. А вот вторая дочь… Конечно, Хюррем-султан не могла допустить, чтобы кто-либо, кроме самых доверенных людей, узнал о ее существовании. Наверное, ей в голову даже приходила мысль избавиться от ребенка… тем или иным способом. Уверена, ты понимаешь.

Увы, Кёсем очень хорошо понимала. Еще бы ей, владычице Оттоманской Порты, не понимать! В султанском гареме очень хорошо умели избавляться от людей… теми или иными способами. И способов всегда хватало. Можно даже сказать, что способов имелось в избытке.

– Но в этом Хюррем-султан я упрекнуть все же не смогу. Она была матерью этих девочек. Хорошей ли матерью, плохой ли, не мне судить, да и не узнаешь теперь. Скажу лишь, что Михримах она всегда любила чуть больше. А вот вторую дочь, Орысю…

История текла подобно полноводной реке, и имелось там вдоволь подводных камней и водоворотов, как и подобает любой реке, достойной такого наименования. История о любви и верности, о раздорах и предательстве. О двух сестрах, так похожих и одновременно столь не похожих друг на друга. И о странном кинжале с не менее странным медальоном.

Неужто именно его, этот кинжал, Кёсем видела в своем вещем сне? И неужто сон действительно следовало назвать вещим?

«Слезы моря», подумать только…

– Для всеобщего спокойствия необходимо, чтобы кинжал воссоединился с медальоном, – внезапно произнес старик, и старуха согласно закивала. – Но уже многие, очень многие годы эти вещи пребывают у разных потомков роксоланки Хюррем. И сложно сказать, к добру это или к худу.

– Да чего тут сложного! – возразила Джанбал, и Кёсем почудилось, будто эти двое не с ней говорят, а ведут старинный спор, из тех, которые и заводятся-то не для выяснения правоты, а для поддержания беседы. – Медальон и кинжал должны воссоединиться, иначе жди беды! Но в одни руки их следует передать лишь по доброй воле. А шахзаде Баязид… дело древнее, конечно, и формально он кинжал вполне добровольно получил. Но, по справедливости говоря, вынудил он мою названную сестру, твою жену, – она покосилась на брата, – и поплатился за это. Не за свою вину перед ней или перед нашим родом поплатился, мы-то на него давно уже не в обиде. Жаль только, что кинжал этот продолжает приносить одни лишь горести.

Кёсем смотрела на джан-патриархов в немом восхищении. Это же надо – потомки Хюррем-султан, выбравшие не самый простой путь и идущие по нему, не ведая сомнений, не замечая преград! Сама Кёсем, наверное, не смогла бы.

Но что же делать с проклятым кинжалом? Как остановить череду смертей?

Сейчас Кёсем твердо была убеждена – это проклятый кинжал отравил чистую душу Ахмеда, ее замечательного, искреннего и любящего шахзаде Ахмеда. А затем он принялся за душу шахзаде Османа, извратив все то доброе и светлое, что в нем было, превратив человека в чудовище.

Страшная штука – старинные проклятья. И ведь не скажешь даже, что кинжал – творение шайтана: такого рода вещи просто не прощают неуважительного к себе отношения. Волей кинжала было оставаться с медальоном, а вдали от него он ломал людей, подчинял их собственным страстям, заставлял видеть мир чередой пороков и катастроф.

Доброе и злое странным образом уравновешиваются в этом мире. Казалось бы, что такого – жаждать овладеть какой-нибудь вещью? Особенно если ты – потомок всевластного рода Османов и весь мир – прах у твоих царственных стоп. Подумаешь, какая-то пылинка не хочет покорно укладываться под ноги, липнет к одежде… Отряхнуть ее, раздавить, да и дело с концом! Но иногда среди мириад пылинок попадаются особенные. И не скажешь даже, кто их посылает человеку, Аллах ли, шайтан ли, да и неважно это. Важно, что вместе с пылинкой сильному мира сего посылается испытание. Выдержишь его – получишь благословение на все дальнейшие дела, не выдержишь – на твою голову и головы всех твоих родичей и потомков падет проклятье.

Казалось бы, что такого – отказаться от обладания вещью, если видишь, сердцем чувствуешь, что ее прежний владелец не готов пока с ней расставаться? Сотни людей хлопают друзей по плечу, говорят: «Да нет, оставь себе, мне не нужно!» А вот поди ж ты… Но что же тогда выходит: испытание это – экзамен правителя на право оставаться человеком?

И если так, то справедливо ли такое испытание? Ведь от него страдают не только те, кому оно предназначено! Вся Османская империя подчас ужасалась деяниям обезумевшего правителя, причем вовсе не Мустафой звали безумца! Сколько погибло невинных людей, сколько людей, пусть и не самых невинных, поддались соблазну и вступили на путь греха? Их-то почему проклятье зацепило, разве они хоть в чем-то виновны?

А Аджеми? Аджеми-оглан из янычарской школы, почему он погиб, молодой храбрец, один из лучших, звезда из звезд, лев изо львов и кипарис из кипарисов? Кёсем твердо была уверена: уж Аджеми-то не поддался бы проклятому кинжалу, Аджеми отверг бы его тлетворное влияние! Так почему же он умер?

Или… не отверг бы? И спастись от проклятья сумел, лишь умерев? Ведь говорят же иной раз, что смерть была спасением для того или иного удальца. От позора спасала, от бесчестья…

А шахзаде Яхья, которого после того, как он расстался с кинжалом, не видели ни живым, ни мертвым? А тот, кого сейчас называют «султан Яхья», – кем бы он ни был на самом деле! – и из-за кого она сейчас находится здесь?..

А сама Кёсем? Что она за женщина такая: прижила ребенка от любовника еще при живом муже, которого любила да разлюбила; соперниц в гареме давила расчетливо, не слишком-то стесняясь в средствах; сейчас вот в доме у любовника смеет жене его прямо в глаза глядеть… Сумела бы она спастись от пагубного воздействия кинжала? И спаслась ли – а может, уже и пала низко, а падет еще ниже? Нет, не следует собственные грехи объяснять чужим проклятием! Да и не держала она кинжала этого в руках, лишь поглядела на него издали! Или этого могло хватить? Но она, Кёсем-султан, никогда этого кинжала не жаждала, даже когда была юной Махпейкер! Так что ее грехи – они именно ее, ею самой совершенные, по ее желанию и согласно ее воле. К тому же кинжал может воздействовать только на мужчин. По крайней мере такое предположение высказала Джанбал, и Джанбек в этот раз с ней не спорил. Джанбал же рядом с этим кинжалом много времени провела, и в руках держала, и владеть им никогда особенно не стремилась. Правда, рядом был медальон, это тоже могло сыграть свою роль.