Евгений Маурин - Шах королеве. Пастушка королевского двора Страница 8

– Ну, я все-таки предпочел бы, чтобы Филипп не был мне так близок по крови! – буркнул Людовик, лицо которого омрачилось. – Однако будем продолжать игру! – и он сделал ход.

Несколько минут прошло в сосредоточенном молчании. Наконец Генриетта сказала, рассеянно двигая пешкой:

– По-моему, он все-таки затевает что-то. Ну, подумай сам! Когда он вернулся из Лувра, то заявил, что намерен воздержаться на ближайшее время от твоих поручений, так как хочет пожить в Париже в свое удовольствие. Третьего дня он еще утром ничего не говорил мне, а вечером вдруг сообщил, что барон Лионнеф пригласил его поохотиться в своих лесах близ ле Мана. Я не могу не сопоставить этого внезапного отъезда с перешептыванием Филиппа с этой противной графиней де Суассон, которая вечно подглядывает за нами.

– Да, очаровательная Олимпия все еще не может простить мне прошлое, – ответил король. – Но почему отъезд Филиппа кажется тебе подозрительным? Брат действительно любит охоту, у Лионнефа действительно имеется чудная охота близ Лемана. Но в том, что Филипп все-таки ревнует, я нисколько не сомневаюсь, и мне кажется, что нам надо придумать что-нибудь!

– Да, наши свидания не могут долго оставаться тайной, – согласилась Генриетта. – Самое лучшее будет, если ты начнешь ухаживать за кем-нибудь из моих фрейлин. У меня ведь много красавиц. Легкомыслие его величества, христианнейшего короля Франции, достаточно известно, и твоему мнимому увлечению сразу поверят. Филипп успокоится, а твоя мамаша вместе со всеми прихлебательницами, стремящимися водворить сердце короля на законном месте возле толстой и глупой Марии Терезии, кинутся по фальшивому следу. Чего же лучше? Но смотри! – прикрикнула она вдруг, сразу загораясь ревностью к тем улыбочкам и рукопожатиям, которыми Людовику придется наделить мнимую соперницу королевы, – чтобы это и в самом деле было только для вида!

– Как ты несносна со своей вечной ревностью! – досадливо пробурчал Людовик.

– Это потому, что я уж очень люблю тебя, мой прекрасный тиран! – ответила Генриетта, грациозным движением опускаясь на ковер у ног короля. – Я ревную тебя ко всем и ко всему – к коню, которого ты треплешь по шее, к собаке, которую ты ласково гладишь, к старому Лапорту,[6] одевающему и раздевающему тебя, даже к ветерку, имеющему дерзость трепать твои дивные кудри, словом, ко всему ко всему! – и, словно послушная собачка, Генриетта покорно положила свою капризную головку на колени короля.

– Милая Генриетта! – с чувством произнес Людовик, ласково потрепав герцогиню по щеке. – Однако займемся снова шахматами. За игру, ваше высочество, за игру!

– За игру? – повторила Генриетта и, подняв голову, вдруг одним прыжком очутилась на коленях у Людовика. – Ну, так за игру, ваше величество! – И она принялась бурно целовать Людовика, шаловливо приговаривая при каждом поцелуе: – Шах королеве! Шах королеве!

– Генриетта, да бог с тобой, ведь окно открыто! – воскликнул Людовик, тщетно стараясь урезонить расшалившуюся женщину Наконец он поднял ее и усадил, смеющуюся и задыхающуюся от борьбы, обратно в кресло. – Ну, – сказал он затем, – как видно, сегодня нам не играть! Можно смешать фигуры? – и с этими словами он занес руку над доской.

– Не смей! – капризно крикнула Генриетта – Мое положение гораздо лучше твоего, и тебе сегодня не увернуться от мата, уж нет!

В этот момент в дверь постучали.

– Войдите! – удивленно крикнула Генриетта.

Дверь открылась, а на пороге показалась смущенная, трепещущая Лавальер.

– Лавальер! – с негодованием крикнула Генриетта. – Что это значит? Вы осмелились? Как, вопреки моему строгому приказанию, вы решаетесь вламываться ко мне? Нет, я вижу, что совершила большую ошибку, не поддавшись первому впечатлению и не отправив вас обратно! Но это не поздно сделать и теперь…

– Герцогиня! – мягко сказал Людовик, которого тронуло выражение искреннего, беспомощного отчаяния, ярко отразившееся на всей фигуре грациозной девушки. – Не думаю, чтобы мадемуазель решилась нарушить приказание вашего высочества без достаточных к тому оснований. Поэтому не лучше ли сначала спросить ее, чем вызвано ее появление?

– Ну? – повелительно кинула Генриетта, обращаясь к Луизе.

– Ваше высочество, – чуть не плача, начала девушка. – Только что прибыл всадник, настойчиво требовавший, чтобы о нем доложили вашему высочеству. Во дворце его отказались пропустить, и тогда он обратился к нам, фрейлинам, гулявшим в парке, объяснив, что поручение к вашему высочеству дано ему каким-то высокопоставленным лицом, что это поручение должно быть передано вам до захода солнца сегодняшнего дня и что неисполнение этого поручения грозит тягчайшими последствиями. Ссылаясь на данный формальный приказ, дежурная при особе вашего высочества отказалась доложить о прибывшем, но я предпочла подвергнуться гневу вашего высочества, чем допустить, чтобы и в самом деле для вашего высочества произошли какие-нибудь неприятности.

– Но кто этот всадник?

– Он просил доложить о себе, как о «посланном из ле Мана»!

– Из ле Мана? Но в таком случае его послал герцог Филипп!

– Не думаю, ваше высочество, – ответила Луиза, покачав белокурой пышной головой. – Если бы это было так, то он прямо сказал бы. Кроме того, он назвал себя «посланным из ле Мана», а между тем сам сказал, что поручение дано ему в Рамбулье!

При этих словах Луизы Генриетта и Людовик переглянулись: одна и та же, близкая к истине, мысль мелькнула у обоих.

Затем Генриетта сказала:

– Вы хорошо поступили, дитя мое! Вы доказали, что вы – надежный в верный человек! Ну, так приведите сюда этого господина, а сами оставайтесь неподалеку: вы можете еще понадобиться! И помните: никаких лишних разговоров!

Обрадованная Луиза выпорхнула из комнаты и, вскоре введя в желтую гостиную Ренэ, сейчас же скромно удалилась вон.

Ренэ отвесил герцогине почтительный, изящный поклон, по всем правилам коснувшись пола жалким подобием пера на своей шляпе, а «придворному щеголю», сидевшему тут же, в комнате, только сдержанно и не без надменности поклонился. Затем он остановился в почтительной позе, ожидая вопросов.

– Вы прибыли из ле Мана? – спросила Генриетта.

– И да, и нет, ваше высочество, – почтительно ответил Ренэ. – «Да» – потому что я все-таки проезжал через этот город, «нет» – потому что я приехал из несравненно более далекого места, да и поручение дано мне не в ле Мане, а около Рамбулье!

– Прежде всего, кто вы такой? – резко опросил из своего угла «придворный щеголь».

Ренэ надменно поднял голову и с достоинством произнес:

– Прежде всего, с кем имею честь?