Кимберли Логан - Соблазненная грехом Страница 8

Проклятие! Вот какая судьба ему уготована. Навеки обречен жить затворником. Горький опыт подсказывал ему никогда и никого не подпускать слишком близко. Те же, кто совершает эту ошибку, в итоге обречены на страдание.

– А вот и ты, Стоунхерст.

Выхваченный из своих размышлений бархатным голосом, нараспев произнесшим его имя, он поднял глаза и увидел направлявшегося к нему Габриела Сатклиффа, графа Хоксли. В обеих руках графа было по бокалу бренди.

– Можно было догадаться, что найду тебя именно здесь, подальше от толпы, в столь привычной для тебя задумчивости. Ты похож на героя мелодраматического романа. – Подойдя к Ройсу, граф протянул ему один из бокалов, на лице его была нескрываемая ирония. – Кажется, это пойдет тебе на пользу.

Ройс с благодарностью отозвался на предложение и с удовольствием сделал глоток бренди, смакуя тепло, разлившееся по телу. Как всегда, терпкий вкус алкоголя заставил его собраться, словно по крупицам возвращая самообладание.

Выдавив из себя легкий смешок, Хоксли отставил свой бокал и, сдвинув брови, изучающе посмотрел на Ройса. Хорошо сшитый фрак безупречно сидел на красивой фигуре графа. Локоны светлых волос были искусно взъерошены таким образом, что служили штрихом, подчеркивающим его образ порочного ангела, которым его единодушно наделила лондонская публика.

– Поправь меня, если я ошибусь, но мне кажется, ты не сдвинулся с этого места с тех пор, как начали собираться гости. Я уже подумал было что ты пустил здесь корни, подобно какому-нибудь редкому растению.

Ройс ответил ему враждебным взглядом:

– Предупреждаю, что не в настроении выслушивать лекции. Сам знаешь, что я терпеть не могу подобные сборища. И по-моему, яснее ясного дал понять, что и от этого вечера не в восторге. К тому же ты остался глух к моему отказу. Если бы я знал, что мне предстоит выслушивать твои нотации по поводу моей необщительной натуры, то никогда не принял бы твоего приглашения остановиться у вас, пока нахожусь в Лондоне.

Граф слегка пожал широкими плечами:

– Глупо было бы останавливаться в гостинице, когда у нас столько комнат для гостей. А если ты ждешь, что я извинюсь за попытку силой приобщить тебя к обществу, вместо того чтобы позволить уединиться в своей комнате, то это ты зря. Боюсь, тебя ждет разочарование. С тех пор как продал дом в Лондоне, ты все время проводишь в затворничестве в Стоунклиффе, и мы уже ох как давно не виделись. С тех пор как ты не появился на крестинах Фионы, ты мне задолжал по крайней мере один ужин.

Сдержав ругательство, Ройс снова отвернулся к окну и стал смотреть на ночное небо. Ему не хотелось встречаться со взглядом графа. Стоунхерст и сам знал, что многим обязан Хоксли. Граф был одним из немногих, кто составлял прежний круг его друзей и остался верен ему, несмотря ни на что. Хоксли удавалось с завидным упрямством игнорировать довольно часто и отчетливо проявлявшиеся попытки Ройса отмахнуться от друга. И хоть Стоунхерст был уверен, что всем будет только лучше от установленной им дистанции, он не мог заставить себя навсегда разорвать ту последнюю нить, что связывала его с Алексом. В конце концов, дружба его ушедшего старшего брата и Хоксли тоже повлияла на отношения между ними.

Как всегда, мысли о брате вонзились в душу горящим клинком, пробуждая болезненные воспоминания о произошедшей трагедии, погнавшей его из дому. Ужасающая цепочка событий, запущенная лордом в тот роковой день, запечатлелась в разуме Ройса раздробленной на куски путаницей образов и впечатлений. Перед глазами вновь предстал переворачивающийся фаэтон Алекса, который беснующиеся скакуны проволокли еще несколько метров, прежде чем тот с ужасным треском разбился о дерево. Капельками сочившаяся из тела Корделии кровь собиралась в лужу…

Тут же одна трагедия возродила в памяти и другую, наводящую подобный, если еще не больший ужас. Мозг рисовал картину затянутого дымом поля битвы, устланного беспорядочно валяющимися телами раненых и убитых. Земля содрогалась от пушечных выстрелов, повсюду были слышны крики умирающих. В тумане побоища Ройс беспомощно склоняется над агонизирующим у него на руках боевым товарищем и офицером кавалерии Бентоном Гарви.

Вспышка боли передернула все тело Ройса, и он закрыл глаза, пытаясь прогнать внезапно нахлынувшие образы. Не то время и место, чтобы предаваться воспоминаниям. Большинство собравшихся гостей уже искоса посматривали в его сторону, и легко было представить их реакцию, потеряй он сейчас контроль над собой на глазах у многочисленных гостей.

Огромным усилием воли Ройс отогнал воспоминания и образы прошлого и вернулся к разговору с Хоксли, который продолжал свою речь, словно не замечая рассеянности собеседника.

– Я ведь не призываю тебя активно завязывать знакомства и вести светские беседы. Знаю, что удовольствие тебе такая перспектива не сулит, – в голосе графа были слышны нотки сдержанного веселья, – но, возможно, недоверчивость гостей развеется, если ты изменишь выражение лица, заранее отпугивающее тех, кто хотел бы завязать с тобой разговор.

Ройс крепче сжал бокал, пока хрупкий хрусталь угрожающе не затрещал в его руках.

– Ты не понимаешь.

– Наоборот. Я все прекрасно понимаю. Но черт возьми, Стоунхерст, не пора ли прекратить обвинять во всем себя? Уже девять лет, как умерла Корделия, и почти восемь, как не стало Алекса. Уверен, никто из них не желал бы для тебя жизни в постоянной скорби по ним.

Слова Хоксли будто плеткой обожгли лорда, обнажая еще не зажившие раны. Если бы все было настолько просто. Но это не так. Корделия и Алекс являлись лишь двумя жертвами из длинного списка потерь, случившихся в жизни Ройса. Одним из первых и самых тяжелых ударов стала кончина матери, чья жизнь оборвалась двадцать девять лет назад в момент его рождения. Он знал, что если позволит себе расслабиться, то неизвестно, кто уйдет из его жизни следующим.

– Ничего общего с самобичеванием это не имеет, – процедил Ройс в ответ. Затем рукой обвел толпу гостей, наводнивших столовую, и сказал: – Все это выше моих сил. Понятия не имею, как это делается. Как непринужденно вести себя в обществе? Война лишила меня этих навыков, и не думаю, что обрету их вновь. Иногда мне кажется…

Он запнулся, не в силах продолжить. Ну не мог он рассказать Хоксли о мраке, царившем в его жизни, сколько себя помнит. Грозное, агрессивное начало лишь росло в нем со времен Ватерлоо. Казалось, словно тень его былых грехов, ушедшая в прошлое, вновь возвращалась к жизни, готовая при малейшей возможности прорваться сквозь его сдержанный облик наружу.

На несколько секунд воцарилась тишина. Тяжело выдохнув, Хоксли покачал головой.