Диана Хэвиланд - Наперекор стихии Страница 8

— Не обращай внимания на Иветту, — спокойно сказал Брайн. — Твоя внешность задела ее самолюбие. — И, поглядев на нетронутое блюдо, добавил: — Если ты хочешь испортить мне аппетит, у тебя это не получится: пища превосходная.

— А давно ты ее знаешь?

— Иветта де Реми мой старый друг. Мы познакомились с ней во время моего возвращения в Нью-Орлеан.

— Нью-Орлеан? Там твой дом?

— Мой приемный отец, Майкл Дюран, имел там особняк и плантацию в пятидесяти милях от города, но моим домом это никогда не было. И Чарльз частенько напоминал мне об этом…

Девушка растерянно посмотрела на капитана.

— Чарльз был сыном Майкла от первой жены. В молодости он ненавидел меня и никогда не упускал случая напомнить, что я живу на милостыни его отца.

— В таком случае ты должен знать, почему я не хочу жить с дядей.

— Я знаю только то, что у тебя нет выбора, — накрыв своей ладонью ее руку, Брайн продолжал: — И не смотри так уныло: это еще не конец света.

Но это было концом мира, который окружал Селену до сих пор. Если бы только папа оставил ей средства к существованию. Но после смерти жены он потерял всякий интерес к спасательному бизнесу, бросив его на произвол Томаса Лиола, а сам отправился путешествовать в Саратогу и Чарлстон, где и спустил в игорных домах все наследство детей.

— Было глупо с моей стороны прийти к тебе за помощью, — Селена напряглась как струна, ее голос сделался тугим и твердым. Усилием воли пряча стыд, Селена хотела встать, но он не отпускал ее руки.

— Доешь, и я отвезу тебя в Поинзиану, чтобы забрать вещи.

Селена попыталась выдернуть руку.

— Не надо относиться ко мне как к ребенку.

— Ты хочешь, чтобы я относился к тебе как к женщине? — улыбаясь, капитан мягко сжал пальцы девушки. — Насколько я помню, ты сильно разволновалась, когда я попытался сделать это…

— Не понимаю, о чем ты… — Селена все еще говорила спокойно, но уже не могла поднять глаза на Брайна.

— Тогда, ночью, на крыльце… Ты вела себя как испуганный зайчонок.

— Не смеши! Мне нечего тебя бояться, Брайн Маккорд!

— Совсем? Какая жалость. — Капитан изобразил досаду. — А мне почему-то казалось, что женщина не может возбудить мужчину, если ни капли его не боится.

— Какая глупость! Я даже не могу вообразить, что это значит.

— Ну хорошо… Надеюсь, когда-нибудь тебе удастся… это вообразить.

Не прошло и часа, как экипаж Брайна подъезжал к окрестностям Поинзианы.

— Надеюсь, ты не собираешься вывозить с собой мебель? — поинтересовался у девушки Брайн. — Экипаж не выдержит такой нагрузки, да и лошади, к несчастью, породистые, а не ездовые.

— Я возьму мамин портрет, подсвечники и еще папины трубки…

— Не пойму, почему, уезжая в Нассау, ты оставила все это здесь.

— Я была уверена, что обязательно вернусь сюда… Смотри! Впереди на холме! Поинзиана.

Высокой белой короной красовался дом на макушке холма. За ним, вплоть до самого горизонта, скучным серым ковром выпласталось море. Тяжелые скопления свинцовых облаков зависли так низко, что, казалось, вот-вот упадут в морскую бездну, утащив за собой солнце, спрятавшееся в их массе. Сквозь духоту потягивало плотной сыростью — безошибочное напоминание о приближающемся шторме.

— Конюшня вон за той рощей, слева.

Брайн кивнул.

— Хорошо, я позабочусь о лошадях и коляске, а тебе лучше зайти в дом.

— Через несколько часов налетит шторм.

— Раньше, — уверенно сказал Брайн, всматриваясь в неспокойное море.

Помогая девушке выйти из экипажа, он прижал ее к себе и продержал чуть дольше необходимого, затем как ни в чем не бывало отпустил. Селена вновь почувствовала себя свободной, и от этой свободы разочарованной…

4

Селена задержалась у маминого портрета. Перед глазами поплыли давнишние, но не забытые краски: изящная, голубоглазая женщина с золотыми локонами, спадающими на лицо. Не менее красивые локоны подарила она и дочери. Пышная юбка из голубого сатина, маленький веер в грациозной руке. Именно такой Селена и запомнила ее. Именно такой мама смотрела сейчас с портрета. С трудом заставив себя отвернуться, девушка быстро поднялась по высокой деревянной винтовой лестнице на второй этаж, в свою спальню.

Открыв балконную дверь, она почувствовала свежий морской воздух. Девушка подбежала к перилам и, перегнувшись, как уже делала сотни раз, поглядела вниз, на газон. Воздух наполнился сырой тяжестью. Неподвижные деревья с полной покорностью ожидали предстоящую бурю.

Брайн, идущий от конюшни, остановился и минуту задумчиво смотрел на дремлющую тяжесть облаков, затем зашагал к дому.

Увидев его, Селена мгновенно исчезла с балкона и начала собирать свои сокровища: пару дрезденских купидонов из фарфора и крошечную серебряную коробочку, сделанную в форме грецкого ореха, с флакончиком духов и пудреницей — подарок папы. До сих пор память Селены жива тем ощущением разочарования, возникшим, когда гувернантка заявила, что не пристало благовоспитанной девушке пятнадцати лет пудриться.

В одной рубашке, с расстегнутым воротником и засученными рукавами, вошел Брайн. Оставив где-то пиджак с галстуком, он был готов к выполнению обязанностей носильщика.

— Удивительно! Это одна из лучших работ Винтерхельтера. Я отнесу портрет вниз.

— Ты знаком с его работами?

— Я же не всю свою жизнь провел в море. Будучи пятнадцатилетним подростком, жаждущим знаний, я учился во Франции.

— И долго ты там прожил?

— Восемь лет.

— Много… Наверное, очень скучал по дому?

— Особняк отчима не был моим домом в полном значении этого слова. Вскоре после возвращения из Франции я понял, что никогда не буду принят упрямыми креольскими семьями: я был вхож в кафе, игровые, бильярдные, но доступ в их дома был для меня закрыт. Один молодой креолец, желая оказать мне благосклонность, предложил ухаживать за его сестрой взамен на дружелюбие…

— Но ты же говорил, что Иветта была твоим другом.

— Иветта тоже была изгоем. И для ее уязвимой молодой души это было тяжело… — Увидев непонимающий взгляд Селены, Брайн поторопился объяснить: — Ее мать была помолвлена с благополучным человеком из знатной нью-орлеанской семьи. Но накануне, ночью, невеста сбежала со своим учителем танцев. С очаровательным, надо сказать, демоненком, но без копейки за душой и к тому же сиротой…

— И что же было дальше?

— Родители Иветты поженились, но этого недостаточно. Недостаточно для Нью-Орлеана. Во время желтой лихорадки они умерли, и девочка попала в семью матери. При внешнем благополучии ощущение изгнанности не оставляло ее.